кроватей. Мара подумал, что на той кровати, должно быть, Лиза и проводит одинокие ночи.

– Ну вот, ты пока располагайся, а я пойду переоденусь, – сказала Лиза. – Я умудрилась промочить ноги.

Она взяла сменные вещи из шкафа: футболку, носки и свитер – и ушла в ванную.

Оставшись наедине с изображением Лизиного мертвого брата, Мара какое-то время простоял перед ним в нерешительности, как перед священным образом. Он осторожно коснулся пальцами стола, как будто боялся, что пол может уйти у него из-под ног. Со стола на Мару снизу вверх немигающим и умным взглядом взирал незнакомый мальчик; его брови были низко опущены и чуть сдвинуты вместе, губы плотно сжаты, а в голубых глазах с поволокой явно читалась сосредоточенность, обычно не свойственная детям, и даже какая-то чуть уловимая печаль.

В ванной комнате зажурчала вода. Должно быть, Лиза решила принять душ. Под прикрытием шума Мара осмелился отойти от стола, скинуть на пол рюкзак и присесть на тоскливо скрипнувшую Лизину кровать. С минуту он просидел неподвижно, сложив ладони на коленях и наблюдая за большой черной вороной на столбе за окном. Как ни пытался он отвлечь себя от мысли, что в этот самый момент сидит на Лизиной кровати, ему это не удалось. И он подумал: «Кровать очень узкая, а к тому же сильно скрипит…»

Чтобы отвлечься, Мара достал из рюкзака пакет дешевого вина и поставил его на край стола.

Вскоре Лиза вышла из ванной – в прилипшей к телу футболке и со свитером в руках. Пока она через голову надевала свитер, Мара отвел взгляд, но все же успел заметить, как красиво блеснула влажная кожа на ее оголенных руках и какая гладкость и нежность царила в ямочке ее правой подмышки.

– Ну, я готова. – Натянув свитер, Лиза улыбнулась и легко положила руку Маре на плечо. – Пошли поедим?

На ее затылке прекрасно топорщились короткие черные волосы, пробужденные статическим электричеством.

– Пошли, – согласился Мара.

Но с кровати он поднялся не сразу. Ему потребовалось время, чтобы спало нервное возбуждение и опустился предательский холмик на его джинсах. Лиза надела потрепанную куртку, которая, как отметил Мара, невероятно ей шла, взяла Мару за руку и повела за собой. Мимо стола и рамки с черным уголком.

9/

Секция плавания

Когда они вышли во двор, уже начинало темнеть и заметно похолодало. На дорожке, которая совсем недавно казалась Маре такой пустынной, теперь встречались люди – в основном пенсионеры. Некоторых из особенно немощных стариков и старух к жилым корпусам провожали санитарки. Плотные женщины, обернутые в бесформенные белые халаты, вели пациентов под руку, бросая на Мару и Лизу любопытные взгляды.

А Мара иногда поглядывал на Лизу, все еще сжимавшую его ладонь. Казалось, что ее уже не смущает чужое внимание. Во всяком случае, ей удавалось сохранять невозмутимый вид. А ему было хоть и немного некомфортно от этих взглядов, но приятно, что Лиза его не стыдится и, кажется, не намерена прятать в номере или скрывать того, что между ними что-то есть.

«А действительно, что же между нами есть?» – думал Мара с приятной меланхолией.

Лиза же думала о том, какие у него длинные пальцы – в точности такие, как она себе представляла, – и, перебирая их, наслаждалась редким для нее моментом человеческой близости.

В эти минуты сердца у них обоих бились спокойно и легко. Нежность разливалась по телу Мары, заполняя темные уголки его души, когда он поднимал глаза на Лизу. Особенно хорошо было смотреть на нее теперь, когда она переоделась в эту потрепанную теплую куртку. Но все же и сейчас к прекрасному чувству тепла, перетекавшего между Лизой и Марой сквозь сцепленные пальцы, примешивалось какое-то холодное беспокойство, едва уловимое, но такое знакомое им обоим. Одиночество, на время отступившее, заснувшее и притаившееся в их сердцах, как осколки льда, которые так просто не растопить и не извлечь без боли.

Как Лиза и говорила, в столовой было пусто: обеденное время прошло, и женщины в фартуках уже вовсю убирали столы и шумели посудой в недрах кухни.

– Будем надеяться, что столовые девы не оставят нас голодными, – сказала Лиза с беспокойной улыбкой.

– Столовые девы? – переспросил Мара.

– Так их звали пациенты туберкулезного санатория в «Волшебной горе», – объяснила Лиза. – А я так зову их про себя. Вслух, конечно, никогда не звала. Только сейчас тебе по секрету сказала.

– Значит, теперь и для меня они стали столовыми девами.

Лиза приложила к губам палец со стершимся лаком и прошептала:

– Только тс-с-с. Теперь это наш общий секрет.

Мара медленно – как мог по-заговорщически – кивнул и сощурил глаза. Лиза, казалось, его движения не заметила – или не смогла увидеть.

Они присели за столик в углу просторного зала друг напротив друга. Место за этим столиком было записано за Лизой. Она сказала, что, будь ее воля, она бы расположилась на противоположной стороне, за колоннами подальше от кухни, но, как Мара догадался, занимать чужие места пациентам не позволялось.

– Все дело в диете, которую для каждого пациента персонально выбирает лечащий врач, – сказала Лиза. – У кого-то может быть аллергия, а многие, как ты сам, наверно, заметил, вообще не способны переваривать жесткую пищу. Вот их и ссылают подальше от остальных, чтобы ничего не перепутать, а может, чтобы обреченные не отбивали своим болезненным видом аппетит у тех, кто еще планирует прожить годик-другой.

Мара кивнул. Он подумал, как сильно отличается его мир от мира, в котором живет эта девушка.

– Но я могу есть почти все, – поспешила его успокоить Лиза, – поэтому меня и посадили в общей зоне. Хотя по вкусу тут все равно рыбу от мяса не отличишь. Столовые девы даже рис варят до тех пор, пока он не превратится в кашу.

Она снова улыбнулась, на этот раз как-то очень грустно. Мара не переставал удивляться разнообразию ее улыбок. «Смог бы я поймать хотя бы одну своим карандашом?» – спросил он себя и не нашел ответа; но твердо решил попытаться нарисовать ее – хотя бы из вызова своим способностям.

– Первое время я поверить не могла, что можно так портить еду, – продолжала Лиза, – но спустя месяц почти привыкла и стала хотя бы из вежливости принимать по чуть-чуть всего, что мне приносят, – как лекарства.

– По тебе не скажешь, что ты вообще хоть что-нибудь ешь, – сказал Мара, с беспокойством взглянув на ее худые запястья (и про себя с удивлением заметил, что это беспокойство искреннее).

Как ни странно,