она приняла его слова за комплимент. Во всяком случае, дождавшись, когда мимо их стола пройдет уборщица зала, Лиза неожиданно приподнялась со стула и поцеловала его в висок. Она едва коснулась его губами и тут же опустилась обратно. Но Мара покраснел и опустил глаза. До нее никто еще не целовал его в висок. Разве что мать – в детстве, то есть очень давно, когда они еще не были врагами, делящими скромную территорию однокомнатной квартиры… В одном он был уверен: у Лизы получилось сделать это так же естественно и нежно. Но ее поцелуй, хотя ничего ему и не обещал, все-таки был намного интимнее.

Несколько долгих минут они просидели в молчании, ожидая, что к ним подойдут. Тишину заполнял ломаный ритм громыхавших где-то тарелок, как причудливое барабанное соло чересчур увлекшегося импровизацией уличного джазового музыканта.

Все это время Лиза была как на иголках. Она, сощурившись, искала по сторонам кого-нибудь из подавальщиц, как будто высматривала их с середины озера, скрытого туманом. Иногда, когда она поворачивалась к Маре, он ловил ее взгляд – бездонный и пустой, как будто проходивший сквозь него. Ему было больно думать, что этот подслеповатый взгляд как бы скользит по очертаниям движущихся силуэтов у него за спиной, не касаясь его самого. «Она действительно очень плохо видит, – с грустью думал Мара. – Если бы я мог чем-то ей помочь…»

Наконец к ним все же изволила подойти пожилая столовая дева, тощая и грозная, словно мстительный призрак. И тут же выяснилось, что Мару кормить бесплатно ни за что не станут, потому что он не был пациентом санатория и «вообще говоря, молодой человек, вы заняли чужое место»; спорить с этой женщиной было бессмысленно – даже Лизу обслужили с явным недовольством. Ей подали то, что осталось после обеда: холодную рыбу с гречкой, щавелевый суп с морковью и картошкой и чашку черного кофе. Тарелку с супом Лиза с нескрываемой усмешкой сразу подвинула к Маре.

– Как видишь, вегетарианское меню тут небогатое. Но ты сам попробуй.

– Спасибо, это ничего, – сказал Мара. – Уверен, это не намного хуже того, что я готовлю дома.

Но вскоре он убедился, что был неправ. Глотать холодный суп оказалось не так-то просто. Вязкая безвкусная жидкость просто отказывалась стекать в желудок. Ему приходилось вливать ее насильно маленькими ложками.

В зале они остались вдвоем, не считая персонала, занятого своими делами. Уже задернули шторы, но верхний свет тем не менее не включили. Уборщица угрюмо натирала пол и дважды попросила их поднять ноги. Когда она ушла в дальний конец столовой, Мара нервно откашлялся и сказал то, что давно уже вертелось у него на языке:

– Даже не знаю, как ты здесь живешь.

– Говорят, тут красиво и свежий воздух… – Лиза повела плечами. – Но для меня это скорее пещера, и я тут самый опытный пещерный жук. Иногда, конечно, хочется все бросить и уехать, но очень страшно. Страшно выходить на поверхность. Ты, наверно, подумаешь, что я глупая…

– Я так не думаю.

– Глупая трусиха.

Мара покачал головой.

– Это неправда. Но все-таки… когда ты собираешься уезжать?

– Не знаю. – Лиза положила вилку на край тарелки и задумалась. – А какое сегодня число?

Этот вопрос застал Мару врасплох. Он закрыл глаза и стал считать, загибая пальцы. Лиза засмеялась. Она отодвинула тарелку с рыбой, к которой едва притронулась, и глотнула холодного кофе.

– Подожди, не смейся. Я писал тебе вчера, было шестнадцатое ноября. Значит, сейчас семнадцатое… Ну почему ты смеешься?

– Нет, ничего, – ответила Лиза с улыбкой. – Просто мы с тобой так похожи.

Грохот тарелок со стороны кухни наконец-то смолк, и зал погрузился в мертвую тишину. Где-то далеко за опущенными занавесками каркали вороны. Лиза и Мара по очереди отпивали холодного кофе из единственной чашки с маленьким сколом на ободке. Теперь пустота полностью поглотила их. Они были вдвоем в целом мире.

– Наверно, я вернусь домой в конце месяца, – тихо сказала Лиза, – если родители не оплатят проживание за декабрь. Мне бы и самой не хотелось провести здесь еще и зиму.

Она помолчала, вглядываясь в темную муть на дне чашки.

– Знаешь, Мара, сколько живу тут, а ни разу так и не спустилась в деревню, к реке, – проговорила она еще тише, почти шепотом. – Вообще-то это не запрещено – нужно только попросить разрешения у лечащего врача. А я вот ни разу не просила. Наверно, я боюсь воды, боюсь, что она позовет меня к себе… Понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Мара.

– Только ты меня и понимаешь. – Лиза тяжело вздохнула. – Потому что знаешь, каково это, когда…

Она медленно провела пальцем по краю чашки и, нащупав скол, нежно постучала по нему ногтем. Мара молчал. Он ждал, что она закончит предложение. Но Лиза только качнула головой.

– И все-таки до весны здесь оставаться нельзя. Нельзя впадать в спячку, я и сама это знаю. Потому что весна здесь – это кошмар.

– Почему? – спросил Мара больше из любопытства.

В сгустившемся вокруг них полумраке она подняла на него глаза – черные, испуганные.

– А слышал ты когда-нибудь о секции плавания, Мара?

Он покачал головой.

– А я вот слышала – от санитарок. Здесь нечем заняться, поэтому я иногда подслушиваю, что говорят люди. Ты не подумай, не то чтобы я это специально… Они говорят – в курилках и только шепотом, – что поздняя осень и зима – это сезон самоубийц. Летом мало кто идет в воду, а вот осенью и зимой – совсем другое дело. Иногда в нашей реке топятся местные, но чаще – приезжие, пациенты и отдыхающие…

Она перевела дух, словно хотела набрать в легкие побольше воздуха.

– Дело в том, что далеко не у всех получается исчезнуть навсегда. Многие потом возвращаются. Весной, с первыми потеплениями, когда сходит лед и температура воды в реке начинает подниматься, тела неудачливых осенних и зимних утопленников по каким-то причинам избавляются от груза и всплывают на поверхность. Иногда, особенно теплой весной, всплывают сразу несколько, а то и с дюжину трупов. А тут, знаешь, не Москва и не Питер, следят за этим делом плохо: волонтеров мало, все трупы сразу не переловишь. Вот они и плывут себе по течению – днями, а то и целыми неделями, – до того как их поймают и похоронят на подводном кладбище. Работники санатория то ли в шутку, то ли всерьез прозвали этот трупный заплыв секцией плавания. Может, боятся паники среди пациентов, потому и шифруются. От этого ведь зависит их зарплата, а весной у них и так не сезон…