– Тебе нравятся гранаты? Правда хорошие? – спросила Меймени.

– Очень хорошие, – подтвердила Мина, облизывая пальцы.

– Тогда я куплю тебе еще.

– А где ты их возьмешь?

– Лучшие гранаты продают на овощном рынке в центре города. Я съезжу туда и куплю их для моей любимой внучки. Кого же мне еще баловать? Вот когда в следующий раз поеду в центр, тогда и куплю.

– Спасибо, бабуля. Огромное спасибо!

В последние несколько дней новости были полны сообщениями о смертях. Нет, люди перестали гибнуть на улицах – кровавая Революция завершилась. Убийства совершались за закрытыми дверями – тайная полиция расправлялась с теми, кто был близок к шаху, кто оставался приверженцем западных ценностей и западного образа жизни, с теми, кто был слишком похож на расхожий образ шпиона, с тагутами[18], с монархистами, со слишком высокими или слишком полными, со слишком богатыми и слишком шумными… причина могла быть любая. Убийства, или «казни», становились все более массовыми, и конца этому было не видно. Мина даже думала, что все в стране перемешалось, встало с ног на голову и что Революция эволюционировала в нечто совершенно иное. Не то чтобы она хорошо разбиралась в политике, но она умела слушать, а ее родители частенько разговаривали о том, как резко ее братья изменили свои взгляды и каким безнадежным кажется им сложившееся положение.

Порой Мине казалось, что ее бабушка и дед – единственные в городе люди, которых не затронули трагические события, происходившие за стенами их кирпичного дома. Нет, они не притворялись, будто ничего не происходит. Они просто отстранились от всего этого и продолжали жить как жили, и Мина частенько завидовала их спокойствию. Как они могут день за днем заниматься привычными домашними делами, когда вся страна летит в пропасть? Каждый раз, когда Мина их навещала, она удивлялась тому, как хладнокровно Меймени складывает остатки помидорного салата в керамическую миску и убирает в холодильник, а Ага-хан безмятежно посасывает ломтик лимона. Возможно, это спокойствие было привилегией возраста, а может – наградой за долгую жизнь.

– Как дела в школе? – спросила Меймени.

– У нас в классе теперь одни девочки, – сказала Мина. – И учителя тоже сплошные женщины. Из мужчин остались только охранники. Вообще в школе много новых правил – ну, ты знаешь… Обязательно носить хиджаб и все такое… И учительницы говорят, мы не должны даже смотреть на мужчин. Ни на каких, никогда… Единственное исключение – муж. Когда мы обзаведемся мужьями, конечно…

Ага-хан подмигнул Мине и ущипнул бабушку за локоть.

– Слыхала? По новым законам ты должна смотреть только на меня!

Меймени оттолкнула его руку.

– Хватит, насмотрелась! Сорок пять лет я на тебя смотрела, больше не могу! – рассмеялась она.

– А госпожа Амири все время нами командует! Надо прикрываться как следует! Надо выкрикивать проклятья шахскому режиму! Надо быть скромными! Надо быть на стороне Революции и умереть за нее, если потребуется! Моя подруга Бита говорит, что госпожа Амири просто идиотка.

– Эта твоя Бита мне всегда нравилась! – заметила Меймени.

– …А чему они вас теперь учат! Редкостная чушь!.. Как, бишь, твоя подруга назвала эту вашу… учительницу?

– Бита сказала – она идиотка, – смущенно повторила Мина.

– Да, – кивнул Ага-хан, – у тебя хорошая подруга. Она умеет мыслить здраво.

Как хорошо, подумала Мина, что бабушка и дед еще могут шутить над всем, что происходит. Если бы она рассказала что-то подобное матери, та, наверное, кипела бы несколько дней подряд. А вот Меймени и Ага-хан просто не придавали всей этой ерунде никакого значения, а значит, все как-нибудь образуется.

Меймени тем временем вышла из кухни и вернулась с какой-то книгой.

– Вот, Мина-джан, это мое универсальное лекарство от всех неприятностей.

Мина хорошо знала, что это за книга. Небольшой потрепанный томик с золотыми буквами на корешке. Его страницы пожелтели от времени, обтрепались по краям, некоторые были с загнутыми уголками. Собственно говоря, это была не книга, а переплетенные вручную тетради, куда бабушка своими руками переписала любимые стихи старых персидских поэтов. Мина до сих пор восхищалась затейливой каллиграфической вязью, которой Меймени научили еще в гимназии. В их школе никто так писать не умел.

– Смотри! – Меймени знаком велела внучке сесть рядом с собой. – Какие прекрасные слова нашли твои предки для выражения своих мыслей. Ты только послушай!

Пристроившись рядом с бабушкой, Мина положила голову ей на плечо. Бабушка читала стихи так громко и выразительно, что Ага-хан позабыл про свой чай. Что касалось Мины, то, вслушиваясь в ее голос, она чувствовала, как отступают тревоги, как отпускает напряжение долгого школьного дня со всеми его глупыми правилами. Изысканные мелодии стихов Руми, Саади и других персидских поэтов, начертанных на старой бумаге изысканной вязью, рождали желание вечно сидеть рядом с бабушкой и, положив голову ей на плечо, слушать ее голос, вдыхать ароматы обжаренного лука и мяты, которыми пропахло ее домашнее платье, слушать пыхтение самовара, на розетке которого томился заварочный чайник, и смотреть, как медленно опускается к горизонту багровое солнце.

16. Школа и Саддам

Сжимая в руке рулон алюминиевой фольги, Дария решительным шагом пересекла гостиную. С треском содрав пластиковую упаковку, она развернула рулон и принялась наклеивать фольгу на оконное стекло.

– Что ты делаешь, мама? – удивилась Мина, но Дария ничего не ответила.

Близкие и дальние знакомые исчезали уже целыми семьями, но, к счастью, полиция была ни при чем. Они уезжали (часто – не попрощавшись) в Америку или в Европу. Германия, Франция, Великобритания, Канада, Швеция и, конечно, США – Страна чайных чашек – таковы были адреса, где отныне поселились двоюродные и троюродные братья, сестры, дядья и тетки Мины. Лондон, Нью-Йорк, Лос-Анджелес… эти произносимые таинственным шепотом географические названия она слышала в гостиной за мятным йогуртом с огурцом или ароматным пловом. Не было недели, чтобы из Тегерана не уехал кто-то из родственников или знакомых. Потом новая власть, словно спохватившись, закрыла выезд. Когда это случилось, уехать захотели буквально все.

Отворилась входная дверь – это пришел с работы Парвиз. Поздоровавшись с женой и дочерью и вымыв руки, он принялся помогать Дарие заклеивать стекла фольгой. Покончив с гостиной, они перешли к окнам спальни. Мина, крайне заинтересованная, ходила за ними, наблюдая за непонятными, но, по всей видимости, весьма важными действиями родителей.

Из стоявшего в гостиной кассетника доносилась песня Оливии Ньютон-Джон «Я искренне тебя люблю». Мина была с Хуманом, когда он купил эту пленку у уличного торговца, разложившего свое собрание пиратских кассет