class="p1">– Мистер Ибрагим? – слышу я.

Повернувшись, вижу Люси Фишер.

– Вы в порядке?

– Самолеты, – говорю я.

– Самолеты?

Я указываю на белые самолеты в небе.

После небольшой паузы Люси Фишер вздыхает.

– Посмотрите, мистер Ибрагим, – очень мягко говорит она. – Внимательно посмотрите. Это птицы.

Я снова смотрю и вижу на этот раз чаек. Люси Фишер права. За окном нет самолетов, кроме одного пассажирского вдалеке. Над нами лишь чайки.

– Видите? – спрашивает она.

Я киваю, позволяя отвести себя обратно к стулу.

Люси Фишер – женщина деловая и сразу же продолжает разговор с того момента, где остановилась, – может, лишь после секундного колебания и глотка воды. Ей, главное, убедиться, что все идет по плану. Когда она проводит карандашом вдоль железнодорожной ветки, я успокаиваюсь. Люси Фишер называет места, о которых я раньше не слышал, сверяется с другой картой, и я представляю себе дороги, дома, второстепенные улицы, парки и людей. Думаю, каково это – поехать вглубь страны, подальше от моря.

Вечером мы отдыхаем в гостиной. Марокканец помогает Диоманде подготовиться к собеседованию. Они сидят друг против друга за обеденным столом; Диоманде положил перед собой листок и ручку для пометок.

– Объясните, пожалуйста, почему вы покинули свою страну, – говорит марокканец.

Диоманде рассказывает ту же историю, которую поведал нам, но на этот раз добавляет подробности. Называет имена матери и сестер, описывает работу в Габоне и финансовую ситуацию семьи, потом углубляется в историю и политику, говоря о французской колонизации, независимости в тысяча девятьсот шестидесятом году, протестах и гражданской войне, растущем уровне бедности. Он сообщает, что прежде Кот-д’Ивуар был местом экономического расцвета и стабильности и как поменялась ситуация в стране после смерти первого президента. Диоманде говорит без остановки, и я перестаю слушать, пока его не перебивает марокканец:

– Я думаю, Диоманде, они захотят услышать твою историю.

– Это и есть моя история! – настойчиво отвечает парень. – Как еще им понять меня, если я этого не расскажу?

– Возможно, это они уже знают.

– Или не знают. Если не знают, то как поймут, почему мне нужно быть здесь?

– Расскажи свою историю. Объясни, почему ты уехал.

– Это я и объясняю!

Диоманде сердится, он даже немного выпрямил спину, будто от злости.

Марокканец качает головой.

– Твой гнев не помощник в таком деле, – говорит он. – Нужно рассказать свою историю. Какой была твоя жизнь? Вашей семьи, твоей матери и сестер? Только это, Диоманде! Ты же не на уроке истории!

Они начинают собеседование заново. Афра сидит в кресле с блокнотом и цветными карандашами, перекатывая между пальцами стеклянный шарик. Я смотрю на прожилку, которая извивается и становится ярче в свете лампы. Голоса мужчин уходят на задний план. Уплываю подальше от этого разговора и думаю о пчелах. Вижу, как они улетают на фоне ясного летнего неба, отправляясь на поиски цветов и трав. Я чуть ли не слышу их песни. Вдыхаю аромат меда и вижу сверкание сот на солнце. Прикрываю глаза, но Афра распахивает блокнот, проводя пальцами по белой бумаге, потом достает из упаковки фиолетовый карандаш.

Я снова просыпаюсь от стука стеклянного шарика, который катится по доскам пола. Тут же понимаю, что Мухаммед рядом, но не сразу открываю глаза. Секунду спустя вижу мальчика на полу: он сидит со скрещенными ногами, рядом лежит ключ.

– Мухаммед, ты нашел ключ? – спрашиваю я.

– Вы обронили его, когда перелезали через забор.

Теперь Мухаммед стоит рядом со мной. Сегодня на нем другая одежда: красная футболка и джинсовые шорты. Похоже, он чем-то озабочен, глядя через плечо сквозь открытую дверь гостиной, на коридор.

– В такой одежде ты замерзнешь, – говорю я.

Он собирается уйти, и я встаю, чтобы последовать за ним. Мы идем вверх по лестнице, затем мимо спален и ванной, пока не доходим до двери в конце коридора, о существовании которой я и не подозревал.

– Почему ты привел меня сюда? – спрашиваю я, но Мухаммед передает мне ключ.

Я вставляю его в замочную скважину, поворачиваю и открываю дверь. Меня ослепляет яркий свет, а когда глаза чуть привыкают – понимаю, что стою на вершине холма, глядя на Алеппо. В небе сияет полная луна, ближе к горизонту, собирая в себе все цвета пустыни. Это кровавая луна.

Вдалеке, в городе, простираются руины и возвышенности, фонтаны и балконы. На поле к востоку вижу пасеки, кусты терна и дикие цветы. Пчелы в это время суток молчат. В лунном свете работают только некоторые, что выкармливают личинки. Пчелы слепнут раньше людей. Воздух сейчас теплый, сладкий от аромата почвы и жары. Слева от меня в город убегает тропинка. Я иду по ней, пока не добираюсь до реки. Она пересекает городской парк и проходит через равнину. На поверхности воды сверкает лунный свет.

Впереди замечаю красную вспышку: кто-то бежит. Иду на звук шагов по переулкам. Темнеет, зажигаются фонари, в рыночных палатках блестят золотистые пирамиды пахлавы. Возле кафе стоят столики, на каждом – меню, бокалы, столовые приборы, один цветок в узкой вазе. В витринах магазинов вижу туфли, фальшивые дизайнерские сумки, ковры и коробки, кофеварочные машины, туалетную воду, товары галантереи, а в конце ряда находится палатка с шарфами из великолепного материала, похожего в свете ламп на дым с оттенками синего, зеленого, охры.

Под аркой над головой качается вывеска: «Музей». Прямо под ней нахожу старый магазин отца. Дверь заперта, и я прижимаюсь лицом к стеклу. Внутри лежат в стопке рулоны материи – шелк и лен всех цветов и оттенков. Дальше стоит касса, рядом – горшки с ножницами, иголками, булавками.

В конце переулка вижу фиолетовое сияние. Понимаю, что Мухаммед завернул за угол. Я зову его, прошу подождать меня, спрашиваю, куда он идет, но мальчик не замедляет шага. Иду быстрее, пытаюсь догнать его, но когда добираюсь до конца переулка – мир распахивается передо мной. Вновь я у реки, высоко в небе висит луна. Мухаммеда нигде не видно, поэтому я сажусь на берегу, ближе к воде, и жду, когда наступит

восход

открыл перед нами Пирей, небо заполонили чайки. Мы сошли с парома в порту Афин, где нас отвели в забетонированный двор возле гавани – там стояло множество палаток и открывался вид на строительные краны. Некоторые люди сидели на земле, кутаясь в одеяла. Птицы дрались за мусор, в воздухе повис запах нечистот.

Мы остановились в тени прямоугольного здания, сплошь покрытого граффити: кто-то нарисовал там массивный причал, о который разбивались белые волны, а по ним плыл старинный корабль со вздымающимися парусами. На скалах был изображен кран, под