многие месяцы голос Афры наполнен весельем и светом.

Марокканец замечает меня в дверном проеме.

– Старый хрыч! – кричит он по-английски, его глаза блестят. – Иди поиграй-ка с нами. Я сделаю тебе чай.

Придвигает мне стул и подводит к нему, положив руку на плечо, потом скрывается в кухне.

Другие постояльцы переводят на меня взгляды, кивают или здороваются, но их внимание сосредоточено на Афре и домино. Жена выпрямляет спину, ее руки слегка трясутся, и я вижу, что она чуть повернула ко мне голову. Афра ставит фишку слишком близко к предыдущей, и все рушится.

Люди смеются, подбадривают ее или вздыхают от огорчения. Афганка собирает фишки и пододвигает к себе. Она отлично играет. Когда с чаем возвращается марокканец, женщина уже поставила в ряд пятнадцать фишек: она считает вслух для Афры, сидящей рядом.

Я пью слишком сладкий чай, потом звоню в клинику, чтобы сообщить об исправленных документах и записать жену на прием к врачу.

Наступает ночь, и я собираюсь пойти лечь в кровать вместе с Афрой. Иду за ней вверх по лестнице, стараясь не смотреть на дверь в конце коридора. Спальня Диоманде снова открыта, парень стоит к нам спиной и глядит в окно. Сквозь футболку проступают очертания крыльев. Диоманде поворачивается, будто знает, что я смотрю на него.

– Спокойной ночи, – с улыбкой говорит он. В руке парень держит фотографию. Поднимает ее – показать мне. – Вот моя мама, а это – мои сестры.

Женщины на снимках улыбаются, демонстрируя крупные зубы.

В спальне я помогаю Афре раздеться и ложусь рядом с ней.

– Ты хорошо провела день? – спрашиваю я.

– С тобой было бы лучше.

– Знаю.

Слышу голос мальчика, крикнувшего что-то на арабском. Кажется, звук идет из спален, но я знаю, что там нет детей, если только сегодня не приехали новые постояльцы. Похоже, кричат в саду.

– Что ты делаешь? – спрашивает Афра.

Я стою возле окна, всматриваясь в темный двор.

– Разве ты не слышишь? – спрашиваю я.

– Это просто телевизор, – говорит Афра. – Внизу смотрят телевизор.

– Не это. Кто-то зовет по-арабски.

– И что говорят?

– Сюда! Сюда!

Я прижимаюсь лицом к окну. Насколько мне видно, двор пуст: кроме вишневого дерева, мусорных корзин и лестницы, там никого и ничего нет.

– Ложись спать, – зовет меня Афра. – Закрой глаза и попытайся ни о чем не думать.

Я делаю, как она говорит. Ложусь рядом с ней и ощущаю тепло ее тела, вдыхаю аромат роз. Закрываю глаза, отгораживаясь от жены и темноты, но снова слышу голос ребенка, голос Мухаммеда. Я узнаю его, он поет колыбельную, и это напоминает мне о Сами. Закрываю ладонями уши, но в них все равно льется

песня

сверчков встречала нас, когда мы приехали на Марсово поле[8]. Вдоль главной улицы, ведущей к центру Афин, тянулись поручни из кованого железа.

Я не переставал думать о Мухаммеде. Мне казалось, он зовет меня, но это всего-навсего были звуки города. Мы шли вперед – следом за Нейлом. Возможно испытывая чувство вины, он предложил нести наши сумки: накинул на одно плечо мой рюкзак, а на другое – Афры. Перед выходом из школы парень поменял наши старые сумки на рюкзаки и выдал термоодеяла.

– Это место построили в честь восстания против правления османов в тысяча восемьсот двадцать первом году! – обернувшись, сообщил нам Нейл.

Мы миновали открытые деревянные ящики, стоящие на тротуаре, и углубились в лес. За папоротниками и пальмами нам открылся целый палаточный городок, некоторые люди лежали на одеялах. Здесь было грязно, а в воздухе стояли мерзкие запахи гниения и мочи. Нейл не останавливался. Мы зашли дальше в парк. На дорожках, словно шрамы, попадались открытые люки, буйно росли сорняки. Люди выгуливали собак, на скамейках сидели пенсионеры или наркоманы, готовящие дозу.

Мы пришли к очередным палаткам, и Нейл отыскал для нас место на одеялах между пальмами. Напротив стояла статуя древнего воина, у подножия которого сидел истощенный мужчина. Увидев его глаза, я вспомнил ребят, которые были прошлой ночью в школе.

Позже, когда Нейл ушел и со всех сторон нас обступила темнота, я понял, что́ не так в этом месте. Во-первых, мужчины сбивались в шайки, словно волки, – болгары, греки и албанцы. Казалось, они что-то высматривают и выжидают: я понял это по их глазам – глазам разумных хищников.

Ночь стояла холодная. Афра молча дрожала. Выглядела жена напуганной. Я накинул на нее несколько одеял. Палатки у нас не было, только большой зонт, защищавший от северного ветра. От костра шло тепло, но недостаточно, чтобы согреть нас.

Повсюду раздавались шум и смех. На поляне между деревьями дети играли в футбол, мальчишки и девчонки рыхлили ногами землю. Другие играли в карты или общались. Компания подростков устроилась в кругу на одеяле. Они рассказывали истории, которые помнили с малолетства. Сейчас говорила девушка, другие внимательно слушали, скрестив ноги. В глазах ребят мелькал огонь.

К ним подошел работник НПО, невысокий блондин с двумя пластиковыми пакетами в каждой руке. Рассказчица замолчала, и все повернулись к пришедшему. Компания словно взорвалась, все заговорили наперебой. Сотрудник НПО поставил сумки на землю, а подростки с предвкушением ждали, когда он достанет кока-колу. Они тут же разобрали банки, открывая их и радуясь шипящим звукам.

Подростки разом стали пить.

– Моя первая кола за три года! – сказал один паренек.

Насколько я знал, в ИГИЛ[9] ее запретили, поскольку это был американский мультинациональный бренд.

– Даже вкуснее, чем я помню! – воскликнул другой подросток.

Блондин заметил, что я смотрю на них. Он взял из сумки последнюю банку и подошел ко мне. Парень оказался младше, чем я думал. Светлые волосы стояли торчком, маленькие темные глаза сверкали. С лучезарной улыбкой он передал мне напиток.

– Удивительно, да?

– Спасибо.

Я открыл банку и сделал небольшой глоток, наслаждаясь сладким вкусом. Потом протянул банку Афре, которая все еще дрожала, укутавшись в одеяло. Она сделала огромный глоток.

– Ничего себе, кола! – проговорила жена.

Лицо ее слегка порозовело. Мы передавали друг другу газировку и слушали байки молодежи.

После полуночи, когда Афра наконец уснула и перестала дрожать, я заметил мужчин постарше – они ходили неподалеку и наблюдали за ребятами. Один опирался на костыли, в темноте мелькала голая культя. Худощавый мужчина у подножия статуи играл на гитаре. В воздухе разливалась печальная красивая мелодия, похожая на колыбельную.

– Значит, и вас сюда приводить.

Я поднял голову и увидел темнокожую женщину, с которой познакомился прошлой ночью. Она накинула на плечи одеяло, держа в руке ломоть хлеба.

– Не забудьте утром взять еды, –