Мгновение никто из них не говорит, и в этой затянувшейся паузе она чувствует слабый запах, распространившийся в помещении, – запах дыма, огня и чего-то еще. Теперь она знает, что это запах горящей плоти. Как же легко они оба могут попасть в это пламя.

Она садится на край кровати и скрещивает руки на груди.

– Кто-нибудь еще знает? – спрашивает она его.

Он качает головой.

– Ни одна живая душа.

– Тогда мы так это и оставим.

Паскаль смотрит на нее с открытым ртом.

– Ты… хочешь мне помочь? Многие думают, что такие люди, как я, – мерзость.

– Единственное, что в тебе отвратительно, так это твой вкус в обуви.

На эти слова Паскаль слегка улыбается. На секунду Беатрис думает рассказать ему о желании на своем запястье, но то, что он может доверять ей, не значит, что она может доверять ему.

– Наши судьбы теперь связаны воедино, Пас, – говорит она вместо этого. – Если кто-нибудь узнает, это не только тебя погубит. Наш брак будет аннулирован, и я вполне могу сгореть рядом с тобой за то, что хранила твою тайну.

Глядя на свои руки, Паскаль сглатывает.

– Я знаю, – тихо произносит он. – Мне жаль.

Что-то в его извинениях ее раздражает.

– Не извиняйся. Мне жаль, что ты находишься в таком положении и должен отрицать эту часть себя. Я не знаю, как ты это делаешь.

Он качает головой.

– Что мы будем делать, Трис? – спрашивает он ее.

– Во-первых, ты не можешь спать на диване. Если кто-нибудь зайдет без предупреждения, поползут слухи.

– Но… – начинает он.

– Мы будем просто спать. Я не думаю, что кто-то из нас не сможет держать руки при себе.

Она подразумевала это как шутку, но его лицо все равно краснеет.

– Но ты правильно сказала, – говорит он. – Люди начнут перешептываться – это лишь вопрос времени.

На мгновение она замирает, тщательно подбирая слова. Не существует деликатного способа задать такой вопрос, но она все равно должна это сделать.

– Я знала таких мужчин, как ты, в Бессемии. Но были и другие люди, которым, по слухам, нравилось общество как мужчин, так и женщин. Может быть, ты… – она замолкает.

Некоторое время он ничего не говорит, но затем качает головой:

– Нет. Я даже представить не могу, что это так. Я просто… Не думаю, что я так устроен. Мне жаль.

Опять извинения, которых она не хочет и в которых не нуждается.

– У нас есть время разобраться, Пас. Пока мы вместе, то сможем во всем разобраться.

Он пристально смотрит на нее, а затем кивает.

– Спасибо, Трис.

Торжественность в его голосе заставляет ее чувствовать себя неловко, и она оставляет его благодарность без внимания.

– Мы связаны, – снова говорит она. – А теперь давай, я уверена, что после недели на диване у тебя болит спина.

Она залезает в кровать, освобождая ему место, чтобы он мог лечь рядом с ней. Кровать такая большая, что они почти не касаются друг друга.

Беатрис ворочается несколько часов, но сон ее не забирает. Дело не в том, что она тревожится, точнее, не совсем в этом. Теперь она чувствует себя до странности умиротворенно. Не потому, что меч больше не болтается над ее головой, а потому, что она знает, что он там, потому что она может назвать его, потому что ее мать научила ее, что лучше знать, с чем ты борешься, чем быть в неведении и верить в безопасность.

Нет, бодрствует не ее занятый ум, а ее тело. Ей кажется, что сейчас середина дня и что она может отправиться на долгую прогулку в морской сад или на многочасовую поездку верхом на лошади. Ей кажется, что она может даже подняться на гору.

Беатрис осторожно встает с постели, чтобы не потревожить Паскаля, и подходит к шкафу у двери. Там она находит бутылку бренди и, налив себе бокал, залпом выпивает его. Спустя мгновение она наливает себе еще один. Беатрис ходит по комнате, освещенной только луной и звездами, сияющими через открытое окно, и через несколько минут возвращается в кровать, ворочается немного и возвращается за еще одним бокалом бренди.

Она ощущает приятное чувство воодушевления, но только не усталость. Вместо этого Беатрис испытывает странное желание бегать по залам, стучать в двери и будить остальную часть дворца, чтобы она была не единственной, кто не спит. Она даже пытается разбудить Паскаля, но он спит мертвым сном.

Если бы здесь была Софрония, она бы посоветовала Беатрис попробовать почитать книгу, а Беатрис закатила бы глаза и назвала Софронию скучной. Но она достаточно отчаялась, чтобы попробовать, поэтому наугад берет книгу с полки и садится в кресло у окна.

Оказывается, книга представляет собой отчет о первых годах Целестийской войны, когда король Чезаре только взошел на престол, но уже чрезмерно усердствовал, решив объявить вне закона использование звездной пыли не только в Селларии, но и на всем континенте. Это история, которую Беатрис хорошо знает, но чтение даже первого абзаца грозит склонить ее ко сну.

Ее внимание все время переключается на окно, на светящуюся луну и окружающие ее созвездия, которые медленно, но безостановочно ползут по небу. Вот Трость Отшельника с крючковатым верхом, которая, как считается, благоприятствует уединению и самоанализу. Это уже давно самое нелюбимое созвездие Беатрис, потому что всякий раз, когда оно появлялось, весь бессемийский двор становился тихим и замкнутым. Балы отменялись. Чаепития откладывались. Трость Отшельника означала для Беатрис скуку.

Вот Чаша Царицы с плавно изогнутым кубком, которая обычно предсказывает удачу, но сегодня нависает над Селларией вверх ногами, что является плохим предзнаменованием. Но Беатрис всегда считала, что созвездия, как и большинство суеверий, получают свою силу от веры.

Она задается вопросом, видят ли Софрония и Дафна звезды там, где они находятся, какие созвездия они могут разглядеть. Ее глаза ищут одну конкретную звезду – она не знает почему. Та не особенно яркая или большая, просто одна из бесчисленных звезд, часть спицы Колеса Странника – созвездия, которое означает путешествие или, в более широком смысле, изменение. Если бы она верила в звезды, то могла бы воспринять это как предзнаменование своего возвращения домой, и, как бы хорошо она ни понимала, что шанс на это мал, ее сердце сжимается при одной лишь мысли об этой возможности.

Беатрис закрывает глаза и думает о своих сестрах, о том, как видела их в последний раз, одетых по моде их новых домов. Отправляясь в разные стороны, они выглядели, как незнакомки. Она представляет, как возвращается во дворец, в котором выросла, представляет знакомые мраморные полы под ее туфлями, картины ее предков на стенах, тяжелый аромат бергамота. Это кажется реальным – таким реальным, что она готова поклясться, что чувствует острые края хрустальной дверной ручки под своей ладонью, когда толкает дверь в покои, которые она делила со своими сестрами. По другую сторону двери она слышит смех Софронии и низкий голос Дафны. Ее сердце сжимается в груди, и она заходит в комнату, но на этом ее фантазия угасает, и она снова в Селларии. Одна и одинока, и ей ничего не остается, кроме как составить компанию самой себе.