Теперь уже засмеялся Томас, легонько обводя ее лицо кончиком пальца.

— Мужчина — не что иное, как грубое создание, чье сложение позволяет ему утверждать свою силу. Строить, разрушать, драться…

— Смеяться и, как древние римляне, есть очищенный виноград.

— По крайней мере смеяться. Там, куда мы едем, виноград — большая редкость.

— Кстати о еде. Я ужасно голодна. Миссис Приддл дала нам с собой целую корзинку еды. Хочешь немного шампанского или нашего свадебного торта? Или овсяных лепешек, которые она пекла специально для дяди Колина? Он ведь шотландец, знаешь ли.

— Да, немного шампанского не помешает. Как по-твоему, мне необходимо пить его из твоей туфельки?

— Нет, — покачала она головой, глядя ему прямо в глаза, — но мне хочется, чтобы ты пригубил его из моего рта.

Томас наотрез отказался открыть шампанское.

* * *

Оказалось, что он заказал лучший номер в гостинице «Подвыпившая монашка», угловое помещение с чудесным видом на Ла-Манш. На землю давно спустилась ночь, но полная луна отражалась в воде, блестевшей, как сапфир на безымянном пальце Мегги. Позади остался город, тихий и молчаливый.

— Как прекрасно, — заметила Мегги, отодвигая кружевную занавеску, чтобы получше разглядеть чудесную панораму.

Невысокие волны мягко ложились на песок, веером разбрызгивая белую пену.

— Да, — обронил Томас.

Мегги повернулась и увидела, что он по-прежнему стоит, прислонившись к двери.

— Мэри Роуз спросила, есть ли у меня вопросы насчет супружеской жизни.

Если Томас и удивился, то ничем этого не выказал, заметив только:

— Она рассказала тебе все, что ты хотела знать?

— О нет! Я объяснила, что поскольку ты очень хорошо целуешься, то наверняка умеешь делать и все остальное. Правда, мне хотелось понять, что там с этими языками. Мэри Роуз долго мямлила что-то невнятное, но наконец призналась, что это вполне естественная вещь.

— Поскольку она твоя мачеха, можно представить, что ей неловко говорить о подобных вещах.

— Знаешь, она и мой отец всегда стараются коснуться друг друга и даже целуются, когда уверены, что никого из детей нет поблизости.

Томас, вовсе не собиравшийся улыбаться, неизвестно почему ухмыльнулся.

— Возможно, — деловито предположила Мегги, — если Господь нас благословит, придется все же осматриваться, прежде чем целоваться, чтобы не смущать наших деточек.

— Об этом думать слишком рано, Мегги, — возразил Томас и, немного помедлив, твердо объявил: — Теперь ты моя. И что бы ни случилось, ты целиком и полностью моя. Навсегда.

Мегги с любопытством посмотрела на него.

— Ты постоянно твердишь это, Томас.

Возможно, ей не следовало этого говорить, но Мегги всегда отличалась прямотой. Подойдя к нему, она снова взяла обеими руками его большую ладонь и прошептала;

— Послушай меня. Я твоя жена. И совсем не похожа на твоего отца. Я никогда тебя не покину. И поскольку я не половая тряпка, о которую можно вытирать ноги, мы наверняка будем ссориться и кричать друг на друга так, что потолок обрушится. Если ты еще не заметил, могу сказать, что мы оба упрямы и имеем разное представление о многих вещах, но как бы ни ссорились, как бы громко ни орали, я никогда не предам тебя. И не оставлю. Господи, даже мой отец и Мэри Роуз иногда вопят как резаные, но это ничего не значит, Томас, совсем ничего. Мы всегда будем вместе, и, надеюсь, жизнь подарит нам больше смеха, чем слез.

Голос Томаса был холодным и каким-то… отчужденным.

— Весьма красноречиво.

— Правда? — тихо вымолвила Мегги.

— И наивно.

— Но чистая правда. По крайней мере так живут в моей семье.

Он пожал плечами и прислонился к двери.

— Мои отец и мать… их дела тебя не касаются. И я не нуждаюсь в твоих заверениях, чтобы успокоить свой смятенный мозг. Ты, похоже, считаешь, что я страдаю от давней боли, причиненной моими родителями. Но это вовсе не так. Кстати, насчет родителей: я рассказал о них только то, что считал необходимым, вернее, этого потребовал от меня твой отец. Но в сущности, он не имел на это права.

— Имел. Он мой отец и считает своим долгом защитить меня.

— Твой отец хотел отказать мне.

— Разумеется. Он считал тебя развратником. Но думаю, отец испытал подлинное облегчение, узнав правду об Уильяме. Не считаешь вполне естественным, что он желает мне счастья?

Томас промолчал. Вид у него сделался самый нерешительный, словно он никак не мог понять, что теперь делать. Словно отчего-то нервничал, не знал, на что решиться, и Мегги нашла это невероятно привлекательным. Она подступила к нему еще ближе, обняла и прижалась щекой к плечу.

— Поцелуй меня, Томас. Мне так этого хочется.

Она подняла лицо, встала на носочки, но Томас поколебался, прежде чем коснуться пальцем ее щеки, мягкой, разрумянившейся от возбуждения.

В конце концов, это ее брачная ночь.

Он подумал, что она никогда не причинит ему боли.

Он медленно поднял руки и притянул ее к себе. Не поцеловал. Просто держал. Вернее, держался за нее. Она была вдвое меньше его, и он старался спрятаться в ее объятиях. Прошло несколько минут, прежде чем он отстранился.

— Ты девственна, Мегги.

Она старалась улыбнуться, но не могла.

— Ну… да. Так полагается.

— Очень многие женщины приходят к мужьям уже нечистыми, — сурово пояснил он.

— Я никогда об этом не думала. Ты уверен? Нет, какая разница? Все это не имеет к нам отношения. О, Томас, поцелуй же меня!

Он провел ладонями от ее плеч вниз.

— Тебе нравится плащ?

— Чудесный. А ониксовая ручка, которую подарила я?

— Очень.

— Мэри Роуз считает, что это чисто мужская вещь.

— И она права.

— Солидная… мужчины как раз любят такие.

— Да.

— Томас, ты не знаешь, что делать? Нет, можешь не объяснять, я все понимаю. И мне даже нравится, что можно все начать вместе. Уверена, мы сообразим, что к чему.

— Думаешь, что я колеблюсь из-за недостатка опыта? И что я тоже могу оказаться девственником?

— Все в порядке, Томас.

Она сжала его лицо ладонями и поцеловала: девчоночий поцелуй, рассмешивший его. Опять это чертов смех. Так он, пожалуй, привыкнет. И даже полюбит это ощущение и растекающееся по телу непривычное тепло. До сих пор подобные эмоции были ему чужды.

— Честно говоря, я нервничаю, совсем немного, но нервничаю, — выпалила она между легкими поцелуями-укусами. — Правда, теперь мы женаты, и ты принадлежишь мне, и очень хочется узнать об этих самых супружеских отношениях. О Господи, это звучит ужасно неприлично?