Но правда казалась Фанни издевкой. Так всегда, если вдруг рискнешь быть искренним с людьми. И Паша быстро устал от разговора. Он думал: мне бы ваши проблемы! Подумаешь, украли у нее книгу… и слава богу — хотя бы труд не напрасный. Ну да, не будет на нем твоего имени. Да, обидно. Но могло быть намного хуже! Великие писатели во времена войн и катастроф вообще теряли свои рукописи безвозвратно. Так что не надо истерик, существует масса способов все исправить. Изменим заголовок, скорректируем содержание — долго ли умеючи! Придет время — и мы этим займемся. Вот так примерно рассуждал Паша, и эти рассуждения с некоторыми щадящими купюрами излагал отчаявшейся Фанни.

И знал, что теперь он, конечно, лжет. А что ему еще делать, если в его правду никто не верит?! Неужели плакать в унисон… На месте Стешки он бы… кстати, что? Что он сделал бы? Устроил шум в прессе, погром в «Пентаграмме», мордобой Шалимову?! Это все красивые мечты. Прежде всего, он устроил бы бесноватую вакханалию своим домашним. Ушел бы в грандиозный запой, пускай уже и здоровье не то. Словом, куда там Фанни с ее тихими слезными всхлипами! Он прекрасно понимал, как гнусно ей сейчас. И что она винит его в том, что он протянул время. Винит не публично, про себя, но ему этого достаточно. Хорошо еще, что не обвиняет его в утечке текста. Просто спрашивает скорбно, несмело:

— У тебя есть версии, как наша рукопись могла попасть в «Пентаграмму»?

Она примирительно говорит «наша рукопись», словно в знак того, что не видит в Паше скрытого врага. Не подозревает его в предательстве. Но ведь и резона нет. Его издательскому отделу не помешала бы эта вишенка на торте, эта милая книжка. Кому он мог ее отдать, если толком сам не читал?! Хотя как раз поэтому… мог.

Полноте, Фанни сама знает, что виной всему ее просветительский напор. Скольким людям она сама отправляла текст книги — не перечесть! У одних надо было испросить благословения, у других — экспертного мнения по поводу того или иного факта, у третьих — просто порадовать их, любознательных. Паша продолжал напирать на светлые перспективы и вскользь, не слишком настойчиво предлагал встретиться на будущей неделе.

— Слушай, а как сама-то? — бестактно опомнился он к концу разговора. — До меня дошли слухи, что ты захворала. Ты это брось! А ежели что — у меня есть прекрасный хирург. Вырежет всю дрянь из тебя так, что комар носа не подточит.

— Нет, Паша, спасибо. Пускай твой хирург лучше с комаром разберется, кто и что у кого подточит. А если тебе наплевать на книгу, что и следовало ожидать, так и скажи.

«Обиделась. Может дел натворить», — вздохнул Паша. И вдруг ощутил себя очень несчастным. Так было всегда, когда он вспоминал свою подростковую глупую мечту стать писателем.

Утром казалось, что тупик непреодолим. Стефания безучастно прочла сообщение: Потоцкая, наконец, объявилась. Но зачем она теперь? Они поменялись местами — теперь Лика бомбардировала Стешу звонками, а та упрямо молчала. Но в конце концов капитулировала. Сопротивление бесполезно — у Лики на чужую беду безошибочный нюх. Во-первых, она любит оказаться сильной покровительницей. Во-вторых, это чисто журналистская хватка на информационный повод. Оба этих обстоятельства должны побуждать к бегству от нее без оглядки. Но Лика знала, чем обезболить — литровой бутылью «Бейлиса», этим отменным зельем куртизанок и крепких тружениц пера. Так бывает: в совете утешительном человек неловок до катастрофы, но вот в действии — самое то. Сорвалась в воскресный день из своей галереи: друг в беде! Забытые ценности, однако. И не поленилась приобрести злосчастный сборник — врага надо знать в лицо. Денег кровных на врага не пожалела. Виктор, не доверяя Ликиным маневрам, сначала категорически воспротивился бдениям над плагиатом.

— Стеша, не дури! Опять доведешь себя до цугундера! И так с утра уже вся белая ходишь из-за этой истории. Отвлечься надо, не спорю. А потом уже помозговать, что делать. С Пашей посоветоваться, например…

Уже советовалась…

Стефания, сомнамбулически кивая, все же открыла сборник. Опытным глазом прошлась по тексту, который ей напомнил мраморный бисквит или кекс под названием «Зебра», в котором шоколадное тесто диффузно внедрилось в белое. Так же и в книге: здесь было очень трудно отделить зерна от плевел. Довольно редко попадались чистые куски, целиком украденные из Стешиной рукописи. То есть они, конечно, присутствовали, но больше было комбинированных, где ее материал излагался чужой рукой. Местами их переписали прозрачно, местами — завуалированно. Начало всех глав эта «чужая рука» предусмотрительно писала сама, а вот следующий абзац мог быть чисто в Стешиной редакции, не тронутый рерайтом. Удивительно, но Стефания должна была признать, что с ее словом и мыслью поступили довольно бережно: дитя было, конечно, украдено, переодето в другую одежду, переобуто и пострижено, но, слава богу, здорово и узнаваемо… Кто же это сотворил? Ах да, составители! Даже приятно, что целых три человека трудились над Стешиным созданием. Но как ее текст к ним попал, вот вопрос!

— По-моему, все очевидно! — категорически настаивала Лика. — Нечего выгораживать эту особу. Шалимов — ее бывший муж. В его издательстве теперь работает их дочь. К тому же эта ведьма и книгу Германа присвоила! Какие тебе еще нужны аргументы?! Это в моем случае можно отмахнуться от мистики… Но с книгой — очевидная злонамеренность! Нет, на твоем месте я бы ей все-таки отомстила!

— Интересно, как? Может быть, мне одеться в черный плащ, подкараулить ее на лестнице и тоже сглазить? Аттракцион «Двадцать лет спустя»!

Лика обескураженно усмехнулась. Вот что в ней хорошо — она не обидчива и не злопамятна. Стефания даже чувствовала неловкость, что так мало уделила внимания той инфернальной встрече, которая чуть не пустила Ликину судьбу под откос. Просто сейчас грубая и зримая реальность затмила тонкие миры. Не случись этого горького казуса с книгой, Стеша погрузилась бы в ту демоническую историю с потрохами. Хотя и поверить-то в нее невозможно — чистое наваждение. И строго для одного лица. Такой опыт невозможно пересказать достоверно. Он навсегда остается лишь твоим потрясением, увы…

Как бы то ни было, одной детали в Ликином рассказе не хотелось верить точно: прекрасный призрак певуньи, ее необъяснимая тайна, не может материализоваться в совершенно немузыкальную женщину! Кара поет… ужасно. Что бы она там ни пела на той роковой лестнице двадцать лет назад, певуньей у Андроникова монастыря ей не стать никогда!

Лика Потоцкая на это возмущенно фыркнула: дескать, теперь-то, конечно, это ясно как день и даже не обсуждается! И продолжала изливать праведный гнев, не знавший границ:

— Нет, неужели это ей сойдет с рук?! Втерлась тебе в друзья, морочила голову каким-то пропавшим братом… Когда она мне позвонила, я думала, она не отстанет! Чуть ли не час меня мурыжила!

— Так она тебе все-таки позвонила?! — воскликнула Стефания. — Чего же ты молчишь об этом?

— Я тебе и хотела в эти выходные все рассказать, — пожала плечами Лика, смакуя ликер. — Собственно, и рассказывать нечего. Разве что голос у этой… так называемой Кары, такой змеиный! Нет, все же не обмануло меня тогда моментальное впечатление! Она вбила себе в голову, что я жила в той же квартире, где временно жил ее братец перед тем, как исчезнуть. Что за хрень! Не знала я никакого брата! Хотя и столько лет прошло, я отлично помню, кто мне эту хату подогнал. Чудесные люди.