Принимая ее ласки, я дошел до предела, сердце мое казалось, выросло до невероятных размеров и билось теперь в каждой части тела. Я вздрагивал, вороша в памяти часы близости с Мари. Потом делал неудачные попытки противостоять природе, но всякий раз сдавался.

В конце концов, я не выдержал и, опрокинув Амну на спину, подмял под себя. Только сблизившись с ней, я понял, что моя Айсу хранила себя, чтобы однажды пришел я и срезал, нет, выдернул с корнем, благоуханный райский цветок.

Где моя девственная кудесница научилась любовным премудростям, я мог только догадываться. Амна чудесным образом походила на мою самозабвенную, непосредственную Мари в своей открытости и первозданной искренности, и в то же время была самою собой – правительницей Аметрина, страстной и нескромной в своих желаниях.

Когда истощенный я выпустил из объятий свою любовницу и повернулся к окну, будто хотел проверить, плотно ли задернуты шторы, и не подглядывала ли за нами Луна, она тихонько прошептала:

– Я не порадовала тебя, о Великий? Прости, но я мало смыслю в ласках, у меня ведь совсем иная роль.

– Зачем же ты тогда пришла? – спросил я, улыбаясь как можно мягче.

– Мой долг удовлетворить любое твое желание, как когда-то ты удовлетворял мои. Я неопытна, но не слепа, о Великий, я видела, как ты глядел на меня.

«Ничего себе неопытна», – подумал я, чувствуя себя зайцем, попавшим в силки. Моя прекрасная, проницательная Амна, видела своего Создателя насквозь.

– Ты восхитительна, Амна, – проговорил я, целуя ее пальцы и пряча глаза. – Так восхитительна, что я не в силах описать своего восторга. Но пожалуйста, не зови меня Великим, у меня тоже есть имя.

– Какое?

– Виктор, зови меня просто Виктор, без «о», – ответил я смеясь.

Глава 3

После того дня, когда я проснулся в объятиях нежной Айсу, на Аметрин снизошло солнце. Лишь изредка, когда я корил себя за измену Мари с ее же клоном, наш светлый и благолепный край заволакивало тучами. Я по-прежнему терзался вопросом, предаю ли Марию тем, что распространяю свою любовь и на ее двойника?

Рядом с Амной, почти неотличимой от моей истинной возлюбленной, я часто забывался. Она не просто была ее зеркальным отражением, она вобрала в себя все самые трогательные и драгоценные качества Мари. Даже ее мимика и многие жесты были схожими с когда-то полюбившимися мне и родными чертами той, что я потерял. Но как только она выходила из моей тени, вовлекаясь в государственные заботы, я отчетливо видел разницу.

Беда была в том, что отказаться от близости с нею я уже не мог. Я взвешивал на весах совести каждое свое действие, пытаясь противостоять наваждению, и все же человеческая слабость брала верх. «Ох, рановато меня Олег Владимирович Виктором нарек», – думалось мне в такие минуты.

Айсу и была и не была моей истинной возлюбленной. Она была Амной, и в то же время продолжением, отголоском, осколком, тенью моей Мари – моей драгоценностью, позволившей создать всю эту невероятную Вселенною. Правда, она, как и прежний мой дом, оказалась очередной ловушкой, с той только разницей, что создал ее я сам, и ответственность за любое воплотившееся несовершенство тоже нес лишь я один.

Кто бы мог подумать, что, сотворив по образу и подобию любимой женщины ее копию, я запрусь с этим воплотившимся миражем в свой замкнутый мир, и обреку себя на совершенно неразрешимую нравственную головоломку!

Я любил Амну, потому что для меня она обратилась в то немногое, что осталось от Мари. Но она не была ею, как бы я не старался себя в этом убедить.

В таком вот шизофреническом угаре я творил и придавался запретной, недостойной Творца любви. Я позволял Амне практически все, кроме одного – руководить моим творческим процессом. Это единственное право было оставлено за Мари. Я все еще продолжал воплощать ее идеи и замыслы, ревностно оберегая все, к чему она когда-то приложила руку и сердце. Мари по-прежнему была моей единственной музой и прообразом всего в этом мире.

Если Амна стала в Аметрине Айсу – посланницей Создателя, то для самого Создателя, в его прежнем мире, Мари служила творческой искрой, посланной небом.

Глава 4

Шли месяца, складываясь в года. Я творил неспешно, вдумчиво. Аметрин был почти довершен, и каждая лишняя деталь могла нарушить существующую гармонию и порядок уже сложившихся вещей и явлений. Я понял для чего необходимо полное погружение в сотворяемую Вселенную только спустя многие месяцы кропотливой работы уже здесь, в самом Аметрине. Я стал камнем, брошенным в воду, множащиеся круги на ней расходились и расширялись, моя Вселенная становилась почти совершенной. Только будучи полностью вовлеченным в процесс, отстранившимся от всего прочего – наносного, транслируемого чужой волей и можно создать нечто новое, свое, понимал теперь я. Так же я осознавал и то, что рано или поздно завершу работу над Аметрином, что наступит тот день, когда меня захватят новые идеи, и я захочу творить очередную Вселенную, непохожую на предыдущую, но тоже чарующую и прекрасную. Вот только Амна не сможет последовать за мной в новую картину мира.

Думать о том, что когда-то все это завершится я не желал, я наслаждался; работой, прекрасными солнечными днями и романтичными сиреневыми сумерками, теплыми, тончайшими ароматами, доносящимися с полей, музыкой и Амной. Моя нежная и заботливая Айсу была поразительно музыкальна, каждый вечер она играла на арфе или милафоне, для меня и для своего народа в самой высокой башне Фиолетового храма.

Люди приходили к священному месту, слушали ее игру, иногда пели, а потом благословленные отходили ко сну.

Была в ее музыке и страсть к жизни, и печаль, иной раз она поражала трогательной, тягучей мелодичностью, а в другой, будоражила взвинчивающимися ритмами и экспрессией. Музыка, которую она дарила своему народу как благословение, всегда была ее продолжением – частью души.

Но однажды произошло нечто поразительное. В один памятный для меня вечер она играла дольше обычного, подарив Аметрину три невероятных мелодии. Непревзойденная, космическая гармония их изливалась, словно из самих небес. Я был заворожен совершенной и затрагивающей каждую струну моей натянутой души игрой. У меня промелькнула мысль, что моя Айсу сделалась на миг проводником, через который со мною общаются другие миры, а может и сам Создатель. Музыка изливалась неким посланием, криком души, который я, в связи со скудоумием, не в силах был разобрать. Эти волшебные переливы являлись чем-то большим, чем я и сам Аметрин. Трепетало в них нечто первозданное,