эта история произошла на тысячу или более лет раньше, Гилбертсонам вообще не пришло бы в голову переезжать; они бы признали так называемого боггарта членом семьи, возможно, даже самым могущественным.

У боггарта Гилбертсонов, как и у большинства таких существ в наши дни, не было собственного имени. Под давлением меняющегося мира семья давно его позабыла. По всей Европе имена предков исчезли вместе с их культами [69], но была одна часть дома, где эти призраки-хранители задержались до конца девятнадцатого века и куда они все еще возвращаются на Йоль.

Это очаг, сияющий трон домашних богов. В канун Рождества мы вешаем чулки перед камином не потому, что нет сушилок для белья, или потому, что святой Николай не может наполнить их другим способом – в конце концов, он чудотворец, – а потому, что камин остается священным местом, закопченным храмом, если пожелаете. Даже когда очаг представляет собой не более чем закрытую плиту, он все равно остается сердцем дома.

Очень, очень давно останки предков хоронили под камнями, окружавшими открытый очаг, их кости складывали в позу эмбриона и посыпали красной охрой. Даже в христианскую эпоху младенцы, умершие до крещения, могли быть погребены под порогом, под легко расшатанными булыжниками перед камином или замурованы в новую трубу, навсегда оставаясь хранителями дома.

Калликанзарос

Как показал шотландский Бодах, не все духи дымоходов были добрыми. Но даже Бодах, остававшийся угрозой круглый год, не мог сравниться с самым ужасным из рождественских трубочистов – южным греческим калликанзаросом или караконджулом.

Калликанзарос был красноглаз и покрыт черными волосами, его очень длинный язык подтверждал близкое родство с Чертом и Крампусом. Правда, вместо копыт у него были кривые ноги, а то и только одна нога. Это не мешало ему добираться куда хотелось. Путешествуя стаями, эти существа проникали через дымоход, чтобы сожрать рождественский ужин. Они не только поедали сладости и всю жареную свинину, которую особенно любили, но и чувствовали потребность разгромить все вокруг, прежде чем юркнуть обратно в дымоход.

Те, кто родился на Рождество, скорее всего, превратятся в калликанзаросов. Поначалу их принимали за турецких оборотней, мародерствующих на границах, но калликанзаросы также напоминают древнегреческих страшилищ с почерневшими от сажи лицами, чья миссия – похищать непослушных детей. Как и румынские вампиры, некоторые караконджулы принимали истинную форму только в определенное время года, а в прочие дни оставались обычными смертными. Другие – были чудищами круглый год, хотя показывались только на Рождество.

Пристрастие калликанзароса к сладкому может означать, что он мстительный дух-ребенок, как фарерский нидагрисур, или «свинья из-под земли», в то время как его жадность до свинины может быть признаком пожирателя детей. По материнской линии калликанзарос, вероятно, происходит из рода демонов-пожирателей детей, называемых ламиями. Ламии были чернокожими и часто изображались с ногами птицы или животного, иногда по одной или даже по три.

Ламия была смертной женщиной, которая сошла с ума от горя, когда ее дети были убиты богиней Герой. Ламии продолжали лакомиться некрещеными младенцами и в эпоху раннего Нового времени. Розовощекий поросенок, возможно, изначально был предложен калликанзаросам вместо новорожденного.

Если не хотите, чтобы калликанзаросы входили в ваш дом – а кому бы хотелось? – можно подвесить еду, включая свиные отбивные, сосиски и конфеты, внутри дымохода, чтобы откупиться от них. Это нужно делать не только в канун Рождества, но в течение всех Двенадцати дней. Также можно попробовать нарисовать черный крест на двери. Но единственным верным способом искоренить этих демонов было применение ладана и святой воды. По преданию, когда деревенский священник прибыл на православное Богоявление, чтобы благословить дом дымящим кадилом и базиликовым кропилом, с калликанзаросами было покончено. Они поспешно прятались в темные убежища под землей, чтобы не возвращаться до следующего Сочельника.

Йольское полено

Предки в очаге особенно активны на Рождество. Частично их культ сохранился в традициях, связанных с йольским поленом (log), которое также по созвучию могло называться засором (clog) или блоком (block). На Балканах, в Германии, Франции и Англии вино лили на бревно не только для того, чтобы весело его поджечь, но и чтобы дать домашним богам и богиням выпить и пригласить их присоединиться к остальной семье на пиру.

Столь же важными, как и само Йольское полено, были опаленные щепки, угли и пепел, оставшиеся после Двенадцати дней Рождества, потому что к ним прикасались предки. Это превращало их в волшебные подарки. Тщательно собранные, словно золото, они использовались по мере необходимости в течение всего года. В Германии мелкий пепел Кристбранда или Кристклотца разбрасывали по спящим полям в ночи между Рождеством и Богоявлением, в то время как обугленный кусок, втиснутый в развилку фруктового дерева, обеспечивал хороший урожай. Засыпанный в каркас кровати, пепел защищал дом от молнии, а если его бросали в колодец, вода оставалась пригодной для питья.

Моя пожилая подруга вспоминает, как в канун Рождества в Шаранте-Инфериер (ныне Приморская Шаранта) на западе Франции ее дедушка бросал горсти зерен кукурузы в пепел перед массивным светящимся пнем в камине. Там они превратились в то, что он называл dames blanches, «белые дамы», танцующие в огне. В Бургундии пошли еще дальше: там тлеющее полено фактически «рождало» маленькие пакетики сахарных слив, пока дети не видели.

В большинстве земель Йольское полено было не таким плодородным. Тем не менее, оно само по себе считалось сокровищем, и ни в коем случае нельзя было выбрасывать пепел в течение рождественского сезона – якобы для того, чтобы случайно не попасть Младенцу Христу по лицу. Изначально пепел олицетворял благосостояние семьи, и поэтому его нужно было держать под рукой. Это объясняет, почему расстаться даже с искрой домашнего очага в это священное время года означало навлечь беду. Представьте, что предки оскорбились случайным заимствованием своего духа и решили вслед за этим уйти за дверь.

Рождество – пора добродетели, но если вы были достаточно беспечны, чтобы позволить собственному огню погаснуть, не ждите, что соседи поделятся с вами огнем. Шипение Йольского пламени было зловещим по нескольким причинам. До появления трутницы оно означало холодную постель и холодные доски, если только вы не найдете несколько предрождественских углей, все еще тлеющих на деревенской свалке. И также оно предсказывало, что в течение года в доме будет смерть. Наконец, и что хуже всего, это символизировало, что семейные духи отняли свое благословение, и само выживание рода теперь под угрозой. Даже сегодня многие семьи зажигают толстую свечу в канун Рождества, ставя ее в раковину вместо того, чтобы задуть, когда уходят на полуночную мессу [70].

Независимо от того, полили вы его вином, сидром или зерновым спиртом, был только один способ зажечь Йольское полено – кусочком прошлогоднего полена. Идея заключалась в том, что рождественский огонь никогда по-настоящему не гас, и что никто, будь то некрещеный ребенок или древняя бабушка, никогда по-настоящему не умирал, потому что как может быть смерть там, где есть свет, любовь и тепло?

Первый гость

Ночами между Рождеством и Новым годом, когда гуляки, наконец, ложились спать, Йольский огонь тщательно загребали, а на следующее утро разжигали снова. Вопрос о том, кто должен разбудить огонь в первое утро нового года, требовал тщательного рассмотрения. Как ни странно, этот человек не должен был быть членом семьи.

На Британских островах его называли фёрстфутером, или первым гостем, и лучше всего было нанять его заранее, потому что не тот человек принесет не ту удачу. По всей Европе существовал почти всеобщий консенсус в отношении того, что первый гость не должен быть женщиной или, особенно в Шотландии, рыжеволосым. Если первым человеком, который переступит ваш порог в Новый год, будет Николь Кидман, тогда вы можете смело собирать вещи и начинать все сначала где-нибудь в другом месте, а если она войдет с левой ноги, то вам уже ничего не поможет.

Одна из старейших