Леонард часто говорил о «Suzanne» и о своей музе. Это была его первая и, до появления «Hallelujah», самая известная песня, поэтому журналисты всегда спрашивали его о ней. В сопроводительном тексте к пластинке Greatest

Hits 1975 года Леонард сообщал: «Всё происходило именно так, как написано. Она была женой моего знакомого. Её гостеприимство было безгрешно». В 1979 году он рассказывал режиссёру-документалисту Гарри Раски: «Моя старая подруга, которую звали Сюзанна, пригласила меня к себе в дом, стоявший у реки… Ничто плотское не запятнало чистоту этого события. Эта песня — почти репортаж… Но песня зародилась. Она как будто вручила мне семя этой песни». В интервью 1993 года Леонард рассуждал: «Я замечаю, что в моей жизни обычно есть человек, который дарует мне невероятное утешение и питает меня. Я всегда знаю, что в моей жизни есть кто-то, кого я могу описать, без кого ничего бы не было» [18].

В 1994 году он подробно говорил о «Suzanne» в интервью для радио «Би-би-си»: «Песня уже была начата, уже появились аккорды, прежде чем в неё вошло имя женщины. И я знал, что это песня о Монреале, она, казалось, была рождена из монреальского пейзажа, который я очень любил: гавань, набережная, церковь моряков — Нотр-Дам-де-Бон-Секур, — стоявшая над рекой. Я знал эту картину». В эту картину вошла «жена моего друга. Они были ошеломительной парой, физически ошеломительной — каждый мужчина был влюблён в Сюзанну Вайянкур, а каждая женщина была влюблена в Армана Вайянкура. Но нельзя было и подумать о том, чтобы попробовать соблазнить жену Армана Вайянкура. Во-первых, он был моим другом, а во-вторых, их пару нельзя было осквернить. Я случайно столкнулся с ней однажды вечером, и она пригласила меня в свой дом у реки. Она подала мне чай «Constant Comment», в котором есть кусочки апельсинов. Мимо проходили корабли, и я коснулся её совершенного тела своими мыслями, потому что никакой другой возможности у меня не было. В этих обстоятельствах я не мог коснуться её совершенного тела никак иначе. И она дала имя для этой песни» [19]. Недавно Леонард назвал «Suzanne» «некоей дверью. Я должен открывать её с осторожностью, иначе то, что за ней, будет для меня недоступно. Эта песня никогда не была о какой-то конкретной женщине. Она была о начале другой жизни для меня, жизни, в которой я бродил по Монреалю один» [20].

В письме, которое Сюзанна прислала мне уже после нашего интервью, имеется примечание: «Леонард публично заявлял, что не пытался соблазнить меня. Он забыл, что гораздо позже, когда он достиг большой славы, я навестила его в отеле на улице Сен-Лоран. Я только что вернулась из очередного путешествия и хотела пожелать ему удачи. Он ясно дал понять, что желает физической близости со мной, но я отказалась. Я чтила святость нашей дружбы. Я чувствовала, что, если бы у нас случился секс, это нарушило бы ту вибрацию, которая когда-то вдохновляла нас обоих. Для меня наша связь — это связь двух душ».

- Я где-то читал, что свои мысли мы не порождаем сами, что мысли приходят к нам спонтанно, и затем, через доли секунды, мы делаем их своими. В этом смысле ни у кого нет ни одной оригинальной мысли. Но оригинальные мысли возникают, и мы заявляем на них свои права.

- Значит, вы не писали «Suzanne», или «So Long, Marianne», или «Sisters of Mercy» о женщинах, которых вы знали, — это были мысли извне, на которые вы застолбили свои права?

- Эйнштейну хватило скромности сказать, что его теория относительности пришла к нему извне. Нам нравится думать, что мы сами придумываем все эти вещи, но на самом деле нечто возникает само по себе, а мы объясняем его как что-то, что принадлежит нам.

- Вы поддерживаете связь с женщинами, вдохновившими ваши песни?

- Кроме Сюзанны Вайянкур, с которой я не сталкивался уже лет тридцать, я поддерживаю связь с большинством своих друзей обоего пола.

* * *

В Монреале Леонард продолжал экспериментировать с кислотой. Слово Авиве Лейтон: «Мой первый ЛСД-трип случился в 1964 году в квартире Леонарда в Монреале. Он пропитал кислотой кончик своего белого платка. Из той, самой первой порции от этих гарвардских профессоров, Тимоти Лири и Рама Дасса. Он просидел со мной весь день — это говорит кое-что о его душевной щедрости, потому что вообще-то очень скучно сидеть с кем-то, у кого кислотный трип». Через три недели, в гостях у Лейтонов, Леонард дал кислоту Ирвингу. «Ирвинг слышать не хотел ни о каких наркотиках, но Леонард его уговаривал, и я тоже: «Тебе обязательно нужно попробовать кислоту». Ирвинг сказал: «Кислота на меня не подействует, я и так живу в мире галлюцинаций». Леонард дал ему немного ЛСД на промокашке». Они ждали уже почти час, и Ирвинг периодически говорил: «Видите, ничего не происходит». И тогда наркотик подействовал. «Леонард увидел, что Ирвинг таращится на книжный шкаф, и спросил: «На что ты смотришь?» Ирвинг ответил: «Книги выходят из шкафа одна за другой, и каждая из них мне кланяется». У нас была прорва книг, целая стена, и каждая выходила из шкафа и почтительно склонялась перед Ирвингом, а потом они все кланялись портрету его мамы». Ирвинг так и не признал, что наркотик на него подействовал. Леонарду он сказал, что это его «нормальная жизнь».

В октябре 1964 года, получив Литературную премию Квебека за «Любимую игру», Леонард вместе с Ирвингом Лейтоном и ещё двумя поэтами, Филлис Готлиб и Эрлом Бёрни, отправился в короткое, но насыщенное турне по университетам: в течение недели они посетили шесть колледжей и одну библиотеку. Приятель Леонарда Дон Оуэн, режиссёр, который иногда и сам баловался стихами, снимал их выступления, планируя сделать документальный фильм для Канадского национального управления кинематографии. От этого проекта пришлось отказаться, потому что двое из четырёх поэтов на экране выглядели бледно. Но отснятый материал не пропал: Оуэн решил сделать другой фильм, сосредоточившись только на одном поэте. Этот поэт между тем уехал в Грецию. Леонарду надо было писать второй роман.

* * *

Сидя в своём доме на Гидре, Леонард полностью погрузился в работу. Его подгоняло неотступное чувство, что нужно торопиться. По его словам, он ощущал, что время истекает. Это странное чувство для человека в тридцать лет, если только он не Иисус, не умирает от неизлечимой болезни и не планирует самоубийство. «Тридцать, тридцать пять лет — в этом возрасте поэты обычно кончают с собой, вы знали? — скажет Леонард в 1967 году в интервью Ричарду Голдстайну для «Виллидж Войс». — В этом возрасте ты наконец понимаешь, что вселенная тебе не подчиняется» [21].

Можно возразить, что Леонарду вселенная подчинялась достаточно. Едва ему исполнилось тридцать, как он получил литературную премию и съездил в поэтическое турне, которое снимали для документального фильма, и этот фильм в результате будет полностью посвящён ему. Он получал хвалебные отзывы критиков и пользовался уважением среди канадских интеллектуалов. Вокруг него вились поклонницы. Он получил грант и благодаря этому мог жить на острове в Греции, где хозяйкой в его доме была прекрасная женщина — она готовила ему еду, ставила цветы на письменный стол и давала ему возможность заниматься тем, чем он хотел, а именно писать новый роман, Beautiful Losers («Прекрасные неудачники»). «Но когда он работал, — говорит Марианна, — для него иногда было сущим мучением добиться того, чего он хотел. Иногда у него — пуф! — сразу же всё получалось, но он был перфекционистом, очень требовательным к себе».