и приложил к уху, чтобы услышать высокий стон, переходящий в крик, а из щели в двери доносилось то же, но тише, отдаленнее.

Кабинку кто-то сильно ударил, Пантюхин выронил телефон на пол, крышка отлетела, выпал аккумулятор. Повторный удар едва не перевернул туалет на бок, Пантюхина бросило к стене, он не успел выставить руки и вклеился скулой в стену. Сквозь щель заметил движение.

Глава 34

— Всё-всё, скорее, за мной! — Булкин пригнувшись, с лопаткой в руке, кинулся в отверстие прохода за комнаткой. Алиса не рассматривала, кто залезает в пещеру и последовала за ним. Булкин — а подземелье едва не украло его слова — сказал:

— Только не потеряй фонарь. Просто иди куда я.

— Хорошо.

Коридор оказался низким, пришлось передвигаться сильно наклонившись. У Алисы быстро заныла спина. Стены были ровны, потолок и пол тоже, словно кто-то вырезал в суглинке прямоугольного сечения тоннель, который плавно закруглялся, немного понижаясь. Внизу посередине шла будто влажная дорожка, сюда затекла вода после дождя. Было так тесно, что Алиса трудом смогла обернуться, но не увидела ничего из-за поворота коридора.

Макушкой она больно черкнула о потолок. Осыпалась сухая пыль.

Они добрались до чего-то вроде комнаты с развилкой. Ход налево перегораживала по низу большая старая доска Впереди зияла ниша, где лёжа и даже полусидя уместился бы человек.

— Гасим свет! — прошептал Булкин. Дважды клацнули кнопки. Тьма.

В комнате было просторнее чем в коридоре, хотя и нельзя выпрямиться в полный рост.

— Ждем, — сказала Алиса. Она нащупала руку Булкина с лопатой и положила свою ладонь на его кисть.

— Если они полезут по коридору, мы уходим в боковую ветвь. Там спуск на уровень ниже, — тихо проговорил Булкин.

— Давай сейчас.

— А давай. Может так они нас не почуют.

Он включил свой налобный фонарик и на корточках, вразвалку начал пробираться по боковому коридору, что потихоньку ввинчивался вглубь горы. Алиса, следуя за ним, видела небольшие ниши в стенах, испещренных надписями, накопившимися тут за века посещений пещеры.

Спустились к новому перекрестку. Это было самое дно пещеры. Как и прежде, коридор уходил чуть дальше и завершался каморкой, а сбоку, снова налево, темнел крайне сплюснутый лаз — шкурник.

— Вот там, — посветил Булкин, — За шкурником, последняя камера. Там наша смерть.

— Нет.

— Да.

Он посветил на пол:

— Смотри, тут цветы.

Алиса сначала не поверила. Из сероватого, в россыпях пыли, плотного пола, на гибких стеблях извивались к незримому небу стебли с желтыми цветами на концах, и цветы те, о двух лепестках, словно раскрывали пасти. Никаких листьев на стеблях не было.

— Что это за растения? — спросила Алиса.

— Такие цветы есть еще в некоторых пещерах и катакомбах Одессы.

Булкин сорвал один свободной рукой и протянул Алисе. Она взяла подарок и сказала:

— Цветы должны быть живыми.

— Да. Мы тоже.

Издали послышались заунывные, невнятные голоса, шорох тел по узкому коридору.

— Гугнивые идут к нам, — сказал Булкин, и стал говорить очень плавно и покойно:

— Лезь в эту комнатку в конце коридора, не включай свет и молчи, что бы ни случилось. Как только все зомби пройдут мимо, включай фонарик и возвращайся к выходу из пещеры.

— А ты куда?

— Лезь, всё позже. Притаись.

Она молча, ощупывая руками пол — а комнатке предшествовал бугор, порог — залезла туда и свернулась. Алиса догадывалась, нет, даже знала.

Булкин резко закричал:

— Ко мне уроды!

Пещера почти съела его голос, но подавилась. Бесформенные темные фигуры сидя и ползком наполнили коридор, идущий сверху. Алиса закрыла глаза. Всё было так близко.

Булкин, не переставая кричать, а теперь он выдавал только матерщину, пополз в шкурник. Он бил назад ногами, попадая в холодное лицо, в лоб со слипшимися волосами. За ним вполз сначала один мертвец, потом начал вползать другой, приноравливался третий, но не мог одновременно со вторым.

Алиса представила, что она не существует. Или она это страничка книги, и рядом просто другая страничка. Вместе, но разные. Всё это понарошку.

Когда ноги третьего, корчась, исчезали в шкурнике, Алиса включила фонарь, выскочила из комнатки и, бросив фонарь на пол, стала тащить те холодные ноги к себе — носки на них опустились до туфель, и как же тяжело было тащить! Но труп как клещ цеплялся руками за пол и двигался дальше.

Шкурник имеет поворот. Звуки из последней камеры почти не доносятся.

А там, пригнувшись, мечась световым кругом по желтому в выбоинах потолку и стенам, беспорядочно рубил лопатой Булкин, черкая ею по суглинку и тратя удары зря. И для двух человек эта комнатка маловата, а для трех, потом четырех невыносима.

Булкин лежал под навалившимся сверху телами, фонарик слетел с его головы и упёрся пучком света в стену, и та показалась скорчившемуся от боли Булкину скомканным листом старой бумаги, перевернутым.

Глава 35

На горе, большой и дикой, между огромными как вселенная ярами — Бабьим да Репяховым — на мысу, носом почти касающемся улицы Кирилловской, если б не стадион «Спартак»… Короче говоря на этой горе прячутся за деревьями корпуса психиатрической больницы — Павловки. Есть там церковь — древняя церковь, Кирилловская. Есть при ней трапезная — бывший дореволюционный морг, и морг — бывшая дореволюционная прачечная, красно-белый домик в духе баварских особняков. Между корпусами, старинными да советских времен, проложены дороги, стоят при обочинах скульптуры аллегорические, например Дона Кихота — его ведь считали сумасшедшим.

Многие здания изукрашены граффити самого высокого художественного качества, и только один двухэтажный корпус, что лежит выше всего, как если подниматься по дороге к густой Кирилловской роще, мрачен и неприступен. И окружает его здоровенная шероховатая стена с колючей проволокой — не перелезешь, не перескочишь. А на углу башенка с прожектором. И у ворот, чуть ли не бронированных, тоже прожекторы.

Внутри учреждение — центр судебно-психиатрической экспертизы.

Часа за полтора до того, как заварилась каша на Смородинском спуске — к нему по прямой близко, а добираться долго, через пропасть Репяхового яра и Подольский спуск — в одну камеру, или палату, без разницы — на втором этаже вошла докторша. Бейджик на ее груди сообщал, если присмотреться, фио. Дарья Алексеевна Пронина. Там еще был маленький ее портрет, фотка, и хоть тебе тридцать лет и пригожа собой, а в паспорте и на бейджике будешь как уродливый гном. Таковы законы фотографического искусства!

— Юлий Николаевич? — позвала она мужчину в кепке. Тот стоял и глядел в окно через решетку. В зелени буйных крон высился