– Неужели это конец, Диктофончик? – Она погладила кота, чувствуя, что снова плачет. – Неужели это совсем-совсем конец, и ничего не исправить?

Ответа у кота, похоже, не было.

Дружная троица феек-кофеек выбралась из Сашиного рукава, щекоча ее крылышками-хвостиками. Они, почти светящиеся от собственной белизны на фоне тусклого подъезда, спрыгнули на плитки пола и засеменили к коту. Немой разговор между фамильярами длился всего пару секунд. А потом малышки вспорхнули и бросились врассыпную. Они облетели площадку, послушали под каждой дерью, а возвратившись, снова обратились к Диктофону и часто закивали, что-то подтверждая. Наверное, что этаж пустовал или почти пустовал. Во всяком случае, никто не должен был помешать.

Пока феи дозором облетали периметр, кот принимал Сашины наглаживания. Получив от фей информацию, он поднял круглую голову и взглянул девочке прямо в глаза. И ей показалось, это Лиза посмотрела на нее. Да, зрачки были вертикальными, а радужка – цвета зеленого янтаря. Но это совершенно точно была Лиза. Непонятным и непостижимым образом.

Кот облизнул нос.

– Саша, я умираю, – тихо, но отчетливо выговорил он Лизиным голосом, тягучим и спотыкающимся. Совсем не так он звучал при их первой встрече, когда Лиза устроила демонстрацию возможностей своего фамильяра. Да и самой Лизе были неведомы такие интонации. Как будто она… получила общий наркоз перед операцией, но почему-то отчаянно и бессмысленно боролась со оцепенением. – Не могу справиться с этим сном. Он пришел за мной. А потом одного за другим, он заберет всех, к-х-х-хто… – она практически проглотила звук «к» в слове «кто», словно не могла напрячь горло, чтобы нормально его произнести, – хто дорог тебе. Чтобы у тебя не осталось никого, кроме него. Чтобы тебе некого было любить. Всех, всех твоих близких он уложит спать. Сашх-кх-а, спасайся…

– Лизка, – Сашка поняла, что ревет в голос, – сама спасайся, дурища, проснись, ну же!

Поздно. Она отвечала на слова сказанные час назад. Человеку, которого знала неделю, но такому близкому, родному, любимому. Человеку, которого больше не было. Лизы не было. Но и из пресловутого Небытия она словно ниточку протянула, пытаясь помочь Саше.

– Нек-хоторые нужны ему тольхххо для силы, – продолжил спотыкающийся Лизин голос. Паузы между словами затянулись так, словно она засыпала посреди монолога. – Но некоторые, как я, потому что их любишь ты. Или не любишь, но они мног-кх-кх-кхо значат для тебя. Ник-хто не поможет. Может, наставникх-хи, – это слово далось Лизе с огромным трудом, – може хнгри… – следующую фразу было вообще не разобрать, а потом Лиза вздохнула и продолжила через зевки и волевые усилия: – Беги от него прочь, Саша! Он не тот, кем кх-хажется. Он вообще не он. Оххххх, в смысле он на самом деле совсем не….

Не – кто?! Слова Лизы потонули во всхлипывающем сдавленном вдохе.

– Баю-бай, баю-бай, – совсем другим, ясным, звонким таким Лизиным и при этом таким ужасающе не ее голосом запел вдруг Диктофон, – ты собачка не лай. Ты другая не кричи, нашу Лизу не буди. Ай люли-люли-люли, хоть сегодня же помри. А на завтрашний мороз повезем да на погост. Поплачем-повоем, в могилку заро-оем…

Сашу пробрала дрожь. Не должно было быть в колыбельной этих слов. Во всяком случае, не такую страшную чушь мама с бабушкой пели маленькой Лизке лет пятнадцать назад. Кто пел голосом, горлом, связками ее подруги? Точно так же как неделю назад голосом мамы Штася и Миленки (теперь она вспомнила имя совсем крошечной малышки, не проснувшейся после такой вот «неправильной» песенки). И еще…

– Ох, черт! Платон! – В его плеере играла «Элоиза» прекрасной, но древней группы «Наутилус Помпилиус». А для него она была лучшей колыбельной из детства! Что, что, красный перец побери, происходит?!

Диктофон странно вздрогнул, и из его горла вырвался еще один полувздох-полухрип. Такой же как прежде, но не такой. Вздох перешел в протяжный, негромкий мяв. И в этом мяукании уже не было ничего Лизиного. Только кошачье. Диктофон устало растянулся на кафеле, привалился боком к Саше. Феи, которые как обычно болтали ногами, свесив их со ступени, прекратили свое увлекательное занятие и бросились к нему. Прежде чем они добежали, Саша поняла – фамильяра больше не было. Просто рыжий кот. Большой и красивый, но просто кот.

Оглушенная событиями и полученной информацией, она взяла кота на руки и поднялась сама. Феи вспорхнули следом.

Диктофона Саша оставила на подоконнике между вторым и третьим этажом. Тот раздраженно дернул хвостом. Мол, не мешай отдыхать котяре. Была у нее мысль занести кота Лизиной бабушке и заодно удостовериться, что пожилой женщине не нужна помощь. Но, откровенно говоря, смалодушничала. При мысли о том, что она может хотя бы случайно, хотя бы на секунду увидеть мертвую Лизу, почувствовала, как сердце пропустило удар. Или даже два. К тому же в подъезд уже поднимались двое полицейских. Один молодой, второй пожилой, на лицах у них через профессионально-каменное выражение проступала растерянность. Будто мысленно спрашивали друг у друга – ну как же так? Как мог здоровый, радостный человек, которому едва исполнилось шестнадцать лет, просто взять и умереть во сне?

Ноги почти отказали, едва Саша вышла из двора-колодца на набережную Мойки. Хлопнулась на колени практически на проезжей части. Исключительно волевым усилием заставила ватные конечности донести себя до перил над Мойкой и оперлась на них.

Если бы это происходило не с ней…

Если бы это происходило в другой реальности… какой? Кофейной? Нет, даже там, где можно легко повернуть помыслы людей к смерти, куда запросто проходил неумолимый убийца мыкарь, не было места такой странной и бессмысленной смерти.

Если бы Саша читала обо всем этом в книге, то наверняка там было бы написано что-то вроде «в темной воде реки отразилось ее лицо с лихорадочно горящими глазами». А потом героиня нашла бы лучший на свете выход. Но Сашка не читала, а проживала эту реальность. И вода была слишком темной, беспокойной и далекой, чтобы отразить ее. И выхода не было. Нырнуть в кофейный коридор и надеяться на случайную встречу со Амарго? Бежать к дедушке? К мыкарю? Но если загадочный «он», который «совсем не он», то любой из них может оказаться убийцей. А если не убийцей, то жертвой. Потому что они дороги Саше. Кроме, пожалуй, мыкаря.

Что ж, дед и Амарго либо опасны, либо в опасности. Мыкарь в любом случае опасен, но не в опасности. И еще… его, если честно, не жалко.

Домой, решила Саша. Хорошо бы Серый все еще торчал с дедом в студии. Придется рискнуть и поговорить…

Как она добралась от Мойки до Гостинки, а потом до Беговой, Сашка просто не запомнила. Добралась, и ладно. Еще обежала по дуге с большим радиусом киоск Кей. Она, конечно, утром так старалась поддержать ее, спасибо ей большое. Но помочь взъерошенная продавщица вкусного латте не могла. А вот пострадать – запросто.

Как, оказывается, легко и просто жилось Саше, когда в жизни ее не было привязанностей, кроме мамы и бабушки с дедом! Когда тебе не за кого, вернее, почти не за кого бояться, это просто праздник, а не жизнь. То же самое, как если бы тебе было некого бояться. И нечего. Но теперь, когда в ее жизни появились Амарго и Лиза (Господи, она не только появилась, она уже исчезла! И косвенно – из-за нее, Сашки!), она боялась за них… за него. И странным образом этот страх только обострял боязнь того, что может произойти с родными. Как… как больно и сложно. Прямо-таки физически трудно все это обдумывать.