Буду очень признателен вам, божественная Мархалева СофьяАдамовна, если окажете нам неоценимую помощь и проясните вопрос. То же касаетсяи выражений…”

Господин Судзуки еще раз пробежался глазами по перечню“выражений”, нуждающихся в пояснениях, убедился, что ничего не упустил иперешел к заключительной части письма.

«… Я просил бы у Вас, многоуважаемая Мархалева СофьяАдамовна, разрешения послать вашему издателю в честь выхода в свет Вашегонового литературного шедевра, бочонок наилучшего сакэ. Знаю, что в вашейпрекрасной стране сакэ еще не столь популярно как нам хотелось бы и потомуспешу сообщить, что такой подарок в Японии традиционно считается официальным, апотому бесчестья не будет: ваш многоуважаемый издатель может не беспокоиться отом, что подношение кто-либо расценит, как взятку. Кроме того я нижайше прошуВас, многоуважаемая и достопочтенная Мархалева Софья Адамовна, принять от менявесьма скромный дар, символизирующий наше согласие в сотрудничестве и, смеюнадеяться, нечто большее — имею ввиду нашу дружбу.

С глубочайшим уважением, всегда преданный ваш слуга

Судзуки Хаято

(для Вас, просто Тацу).

Улыбаясь блаженно и мечтательно Великий Тацу вновь тряхнулколокольчиком, стараясь придать лицу выражение бесстрастной озабоченности.

— Переводчика! — приказал он мгновенно появившемусясекретарю.

И красавец Юдзан, не веря своим глазам, увидел как какой-тоочкарик входит в кабинет Великого Тацу раньше него, гонца из России — страны,где у якудзы великие начинания!

И масса других важных дел.

Арнольд оказался парнем толковым, к самому дому машину своюподкатил. Я даже струхнула:

— Не слишком ли вы расхрабрились?

Он ухмыльнулся:

— А чем я рискую? Подъехал с той стороны, на которую малокто забредает. К тому же, сам-то я не в бегах. И “быки” мне доверяют, никогдане суют носов в мой драндулет. Да и не до нас им теперь. Как собаки режутся в“преф”.

Я огляделась: и правда пустынно.

— Что-то очень уж подрасслабились ваши “быки”, — говорю яАрнольду. — Хоть бы охрану какую выставили за ради прикола.

Он отвечает:

— Зачем? Кого им опасаться? Их самих здесь боятся все, даже“менты”.

— Эх, занесла же меня нелегкая, — тяжко вздохнула я иполезла вон из машины.

Арнольд разбудил Ефросинью и быстренько ей объяснил нашипланы на будущее. Подруга пришла в ужас и попыталась немедленно снова заснуть,но мы ей не дали. Подтащили к шнуру и приказали:

— Вперед!

Фрося нервно спросила:

— Куда?

Я с пафосом изрекла:

— К вершинам спасения!

— Куда-а?!

От пафоса моего в глазах у бедняги отразился такойзапредельный ужас, что я не лишним сочла прозаически ей пояснить:

— Лезь обратно, на третий этаж.

— Я не скалолазка, — попятилась Фрося и без всяких причинрассердилась: — Мархалева, послушай, не приставай! Бесполезно! Нет той силы,которая затащит меня туда!

— Ошибаешься, есть, — заверила я, глазами указывая на своегопартнера Арнольда.

Ефросинья дернулась и попыталась бежать. Пришлось нам спартнером глупую девку крутить и вязать. И кляп ей в рот, разумеется, тожепришлось пристраивать. Усердно работая, я приговаривала:

— Что за вздор, возвращаться не хочет она. Не об этом ли тымечтала пока мы бегали по лесам? Сама же ныла, что в доме тепло, а теперь лезтьне хочешь?

Думаю, Фрося имела что мне ответить, но молчала как рыба облед, опять же благодаря вовремя вставленному кляпу.

Кляп Ефросинье был очень к лицу. Так это было мило и мнеприятно, что даже мысленно и философски отметила, не отрываясь от дел: “Хорошийкляп — залог женской дружбы. С Тамаркой моей неплохо бы эту находкупрактикануть. Вот у кого рот круглосуточно не закрывается, вот куда проситсякляп”.

Но хватит мечтать — вернемся под дом. Когда Ефросинья былаобезврежена, закапризничал мой Арнольд.

— Чепуха, — сказал он, — так у нас ничего не получится.Связать мы ее связали, а как поднимем?

Ну мужики! Абсолютно безрукие!

Пришлось ему объяснять:

— Я одна ее вниз опустила, так неужели не поднимем вдвоем?Поднимать, по-моему, легче.

— Ошибаетесь, — рявкнул Арнольд.

Да-а, мужик есть мужик! Любое пустяковое дело вмиг окажетсяневыполнимым, если за него возьмется этот природы царь!

— Ваши предложения? — с присущим мне лаконизмом спросила я.

— Вы полезете первой и поднимете куль.

— Какой куль?

— Вашу подругу.

Ну, что я вам говорила! Так и вышло: оказалось, все делатьдолжна одна я!

Что ж, вежливо согласилась:

— Хрен с вами, полезу.

Сообщение Арнольда порадовало, причем во всех аспектах моейфилософской мысли: и в том, — что наверх полезу, и в том, — что хрен с ним.

Я, поплевав на ладони, бодро взялась за шнур и попыталасьсделать пару шагов по стене — звон раздался ужасный: на первом этаже вылетелостекло.

До сих пор удивляюсь, как “быки” не услышали.

А Арнольду удивляться некогда было, он хватался за голову ишепотом мне вопил:

— Что вы наделали?

Оправдываться не в моих правилах, но ему объяснила, разпопался такой бестолковый:

— Я тут ни при чем. Вы сами когда-нибудь пробовали лезть настену на каблуках десяти сантиметров?

— Так снимите их, — разъярился Арнольд.

— Невозможно. Теперь их только с мозолями можно снять, амозоли намертво прилипли к ногам. И вообще, что такое? Я настоящая женщина!Неужели вы думаете, что я добровольно сниму свои каблуки ради какой-то паршивойстены, если я их и в дебрях лесов не снимала?

— Не ради стены, а ради свободы! — с патетикой воскликнул Арнольд.

Вот что не идет ужасно этому деятелю порнухи, так высокий ивыспренний стиль. С презрением глядя в его бессовестные глаза, я спросила:

— Лезть на стену ради свободы? Какой свободы? Может, хотитесказать, я должна постараться, чтобы свободно попасть в заточение?

Снова взбесился — ну мужики!