Часов до двух она побеспокоилась, а после, когда желудок уже начал прилипать к позвоночнику, стала психовать. Тот, кто хоть раз видел психующую Ленку, уже никогда не будет бояться ураганов, землетрясений, контрольных и прочих радостей жизни. Один ее брат чего стоит: после тринадцати лет жизни с Ленкой под одной крышей он уже почти ничего не боится. Страшнее психующей Ленки может быть только мама (в те редкие дни, когда она дома) и тетя Муза.

Тетя вернулась в четвертом часу, выругалась не по уставу и тут же полезла в палатку. Ленкин психоз ее волновал не больше, чем брошенный камушек – море. Ленка хорошо знала тетю и поняла, что обеда сегодня не будет, зато может быть головомойка, если пристать к тете с просьбами, не дав ей отдохнуть.

Когда в палатке наступило затишье, Ленка вползла к тете и вынула из ее ветровки ключ от машины. Тетя лежала, закрывшись с головой. Пусть себе спит. Конечно, Ленке скучно одной, но в жизни каждого человека бывают моменты, когда самый приятный звук на свете – храп родных и близких. Например, когда эти родные не в духе. Обед Ленка и сама себе приготовит… Если, конечно, тетя не будет мешать.

– Елена, – глухо прозвучало из спального мешка, – где твой брат?!

– Уехал с дружками на мотике кататься, – быстро наябедничала Ленка и выскользнула на улицу. – С утра еще! – крикнула она, отпирая багажник.

– С какими дружками? – Из палатки высунулась всклокоченная тети-Музина голова.

– Из деревни, – сообщила Ленка, раскапывая в багажнике сухари. – Стоял, рисовал, а потом эти подъехали и увезли.

Голова тети помоталась из стороны в сторону, то ли оглядывая окрестности в надежде разглядеть отсюда племянника с дружками, то ли разгоняя сон. Ленка, воспользовавшись перерывом, набила полный рот сухарей. А голова тети все торчала из палатки. Должно быть, она раздумывала о том, какой сорванец ее племянник, и еще о том, что долгие прогулки на мотоциклах до добра не доводят. Потом тетя разглядела рисунок на мольберте, в пяти шагах от палатки.

– Где-то я видела эту рожу, – задумчиво изрекла она.

Ленка пожала плечами. Она, как никто, знала: если врачи разделяют всех людей на больных, выздоравливающих и выздоровевших, парикмахеры – на заросших, подстриженных и лысых, то оперы, в том числе ее обожаемая тетя, – на подозреваемых, потерпевших и свидетелей. Из потерпевших, помнится, в разговорах упоминались только рыбы, из свидетелей – брат, а знать всех тетиных подозреваемых в лицо Ленка не обязана.

– Вспомнила! – рявкнула тетя и выскочила из палатки целиком. – Ночной клуб!

– Что – ночной клуб? – не поняла Ленка, но тетя только отмахнулась:

– Сашка с ним знаком, не говорил?

– Не-а.

Тетя Муза сосредоточенно терла виски. Ленка поняла – она расстается с надеждой отоспаться. Сейчас опять поедет кого-нибудь задерживать и бросит Ленку одну… Так и есть. Дотерла и бодренько рванулась к машине.

– Буду поздно, – бросила она, захлопывая дверцу.

Но племянница уже была к этому готова. Она вцепилась в ручку и стала орать:

– Я с тобой!

Долго орала, целую минуту – не так-то просто сломить железную волю опера. Но можно. На шестьдесят первой секунде тетя сдалась и отстегнула «собачку».

– Запрыгивай. Только сиди смирно! – процедила она и, как только племянница влезла на сиденье, рванула с места.

Ленка не знала, куда они едут, зачем и кто сегодня получит пулю в лоб, но вопросов не задавала. Она видела тети-Музино лицо и предпочитала помалкивать. С таким фейсом только небоскребы взрывать, самолеты захватывать, а не рассказывать племяннице о нелегких оперских буднях. Нет, сейчас тетя ничего ей не объяснит.

Они неслись по знакомой дороге в город, и Ленке только и оставалось, что, отвернувшись, изучать мелькающие виды за окном. Дома, деревья… Деревья, дома… Деревья и дома одновременно. Дома росли: сперва Ленка видела только одноэтажные избушки, потом все чаще стали попадаться здания с двумя и тремя этажами; и очень скоро она увидела первый местный небоскреб – они приехали в город. Тетя затормозила у китайского ресторанчика, где они совсем недавно лопали вареных мидий, и велела:

– Иди к китайцам и сиди там, пока я не приду!

Ленка скорчила мину: опять ее бросают одну!..

– Там рыба дешевая, – заныла она, – уборщица говорила, хозяин покупает ее за копейки. Значит, она тухлая! – Она посмотрела на тетю, как червячок на рыбака, но «рыбачка» решительным движением сунула ей в карман несколько мятых купюр:

– Иди, лопай тухлую рыбу, кому сказала! – Помолчала и нервно добавила: – Это не наказание, а оперативное задание, ясно?!

Ленка молча повиновалась.

Тонкий сорвал с головы пакет и огляделся. Если бы сейчас, как в рекламе, у него зазвонил мобильник и удивленный девчачий голос спросил бы: «Ты где?» – он и ответил бы, как в рекламе: «Я где?» Вариантов было уйма: склад, заброшенный дом, больничная кухня… Да все что угодно, кроме чердака (ступеньки вели вниз) и городской квартиры (ни обоев, ни окон, дверь одна и та заперта).

Бетонный пол, по-школьному серые стены, большие металлические столы (не операционные ли?), горы стульев самых разнообразных форм и расцветок, одинокая продавленная кушетка в углу. Около кушетки зиял дверной проем без двери. Тонкий направился туда. Он не рассчитывал найти выход (Плешивый ведь тоже не дурак, знал, куда пленника запереть), а справедливо рассудил, что раз уж он заперт, то неплохо бы изучить всю территорию.

За проемом оказался полутемный коридор без окон, мебели и прочих излишеств. Привел он к непрочной на вид запертой двери. В кино все, кому не лень, выбивают такие двери только так: навалился плечом – и путь свободен. Очень хотелось попробовать, так ли это просто, но для начала Тонкий приник ухом к замочной скважине.

Он крепко нанюхался рыбы в грузовичке, и ему сперва показалось, что за дверью шумит море. Но когда он глянул в замочную скважину, выяснилось, что за дверью большая кухня, где все шипит, бурлит и воняет рыбой.

Десятка полтора накрахмаленных поваров сновали вдоль ряда плит. Они переговаривались, помешивали поварешками, в общем, вели себя, как законопослушные работники общепита. Крикнуть им, что ли?

Изображение в замочной скважине вдруг заволокло белым халатом. Едва Тонкий успел отскочить, как дверь распахнулась, и на пороге возник повар. Собой он занимал весь проем, а высоченный колпак, будто сделанный из взбитых сливок, подпирал потолок. Лицом повар здорово походил на бульдога – толстые щеки висели, как брыли, и под третий подбородок так и просился ошейник с шипами. Настороженно глядя на Тонкого, он вкатил за собой столик на колесиках и запер дверь. На столике красовались две тарелки, накрытые серебристыми колпаками.

– Здравствуй! Как нас зовут? – Повар расплылся в фальшивой улыбке.