но командир приказал мне бежать. Как там говорил Агрид: «приказы командира – неоспоримы»? Пожалуй, соглашусь с этим утверждением.

До нужного места я добрался, трижды активировав поступь. Просто боялся не успеть, а еще меня сильно огорчал поселившийся в душе страх после того, как я потерял сознание от перерасхода энергии. Ненавижу бояться! В этот раз все вышло куда лучше, хотя уже у сердца червоточины меня придавило с такой силой, что я рухнул на одно колено. В ушах застыл раздирающий сознание звон, породивший нестерпимую боль. Казалось, что даже дыхание в этом месте может привести к самоубийству.

Стыдно это признавать, но слезы сами полились из моих глаз. Я как-то говорил, что привык к боли? Ложь. Даже тот другой «Я» сейчас забился в самый темный уголок нашего общего сознания и не подавал признаков жизни.

Я воззвал к силе, которая с возмущением откликнулась на мой зов, но тут же засобиралась обратно. Не помню, как сумел удержать ее и призвать копье, но у меня это определенно получилось. Сильного броска не вышло, но главного я достиг. Лезвие моего оружия с легкостью погрузилось в сердце червоточины, пульсация которого тут же участилась.

Сама собой проявилась духовная цепь, соединяющая мою руку и древко копья. Не знаю, была ли это игра разума, но я впервые услышал, как гремят звенья всегда бесшумной цепи. По всей ее длине заплясали две противоборствующие стихии, они обтекали друг друга, пытаясь разыскать брешь в защите, ради доминирования и последующей победы.

Я же на своей шкуре осознал, почему сердца червоточин никогда не развоплощают в одиночку. Глупый ход с моей стороны, но назад пути уже нет. Казалось, что горит сама душа. Я стал тем замыкающим звеном, который не позволял энергии прорваться, постепенно истощая двустихийный источник.

Не могу сказать, сколько времени заняло полное расщепление сердца червоточины, для меня это заняло целую вечность. Вечность, которая прекратила свой зацикленный ход, когда я поймал на себе взгляд двух огромных глаз, горящих лиловым пламенем . «Король» пробудился.

Я с горечью улыбнулся, осознавая, что это конец, а еще поймал себя на мысли, что жалею об отсутствии второго копья. Вот была потеха, если бы вторым оружием у меня открылось очередное копье. Как бы я вообще ими сражался. Правда, сейчас я бы не отказался от такой несуразной глупости. Я даже представил, как лезвие второго копья погружается в правый глаз ящера, и, ведомое инерцией входит все глубже, распространяя по телу монстра силу первозданной тьмы. Ящер ведь бездушный, верно? Уверен, он бы умирал в мучениях.

Кажется, когда пасть ящера собиралась целиком поглотить мою тушку, я слабовольно зажмурился. Будем считать это отвращением, а не трусостью. Я прождал несколько секунд, но смерть так и не наступала, а в какой-то момент даже боль как-то притупилась. Неужели привыкаю?

Я опасливо раскрыл глаза и с недоумением осмотрелся. Передо мной предстал небольшой охотничий лагерь. Всюду слонялись даамонцы, о чем-то весело переговариваясь. В сердце лагеря трещал огонь, с удовольствием поглощающий древесное лакомство в нескольких очагах, на которых были установлены походные конструкции для котелков.

В нос тут же ударил дурманящий запах горячей пищи, спровоцировавший протяжное урчание моего живота. Возмущенный организм сигнализировал о том, что все еще жив и требует пищи, чем привлек внимание мальчишки, который сидел на невысоком пне рядом со мной, и с особым старанием вытачивал из ветки какую-то фигурку.

– Привет, – звонко поздоровался он со мной, искренне улыбаясь.

– Привет... – растерянно ответил я, разглядывая мальчика. На вид ему не больше десяти, одет в такой же охотничий комплект одежды, как и большинство снующих по лагерю охотников. Только размером поменьше. Его можно было бы принять за сына обычного охотника, который принимает активное участие в воспитании своего ребенка. Насколько мне известно, так поступало большинство. Мальчик однажды вырастет мужчиной и его характер необходимо закалять с самого девства.

На мой взгляд, правильное решение, и я полностью поддерживаю в этом даамонцев. Вот только рядом со мной сидел не даамонец, точнее сказать не совсем он. Чуть темнее кожа, чем у меня. Похожая форма лица, да и пропорции тела. В глазах мальчика блестели два осколка Геллара, что выдавали в нем датарийца. От осознания этого факта сердце тоскливо сжалось в груди. Я слышал лишь об одном представителе этой расы, который жил в Минасе...

– Ты похож на мою маму! – Воскликнул мальчик, до этого задумчиво вглядываясь в мое лицо.

Глава 12

Осколок мира, ставший домом и тюрьмой даамонцев, за всю свою историю оставался практически неизменным. Он казался зацикленной системой, будто бы вырванной деталью маховика времени, которое и не заметило пропажи. Здесь отсутствовало понятие сезонности, и никогда не менялась погода, бесконечно липнувшая прохладной сыростью. Весь маленький мир застыл во тьме бесконечной ночи, и лишь жизнь здесь имела начало и конец.

Жизнь и смерть, идущие рука об руку со временем обладали непоколебимой властью в каждой точке бесконечной вселенной. Бездна не стала исключением. Даже многовековые деревья мрачного леса, суровыми стражами взирающие на цикличную череду обновлений всего живого, населяющего этот мир, рано или поздно провалятся в свой последний сон.

Казалось бы, этот мир идеален. Несмотря на его невзрачный, суровый вид, он стабилен и понятен. Земля питает все живое, даже не обласканные свежими дождями растения и те адаптировались. Да, измениться пришлось всему, что некогда населяло прекрасные земли империи Даамон, но это случилось давно. Далекие предки ныне существующей флоры и фауны приняли на себя этот удар, чтобы их потомки смогли обрести гармонию с новым миром.

Коснулось это и даамонцев. Многое пришлось пережить первым поколениям имперских гражданам, заточенным в осколке Мира, но они не сдались. С каждым новым этапом даамонцы становились крепче и терпеливее. Не осталось и следа от взрывной эмоциональности и извращенной порочности, приобретенной большинством за годы неоспоримого господства. Даамонцы очистили свои души от грязи. Пусть не все, но многие.

Особенно выделялись гвардейцы и охотники. Первые своим потом и кровью, берегли покой гражданского населения. Они живым щитом становились на пути бездушных тварей, чьи волны разбивались о неприступные стены Минаса. Вторые и вовсе покидали уютные дома, чтобы их родные никогда не чувствовали голода, а ремесленные мастерские не простаивали без работы.

Новый мир внес массу изменений, одним из которых стала невозможность приручения диких существ, ни для пропитания, ни для служения. Бездна и так стала тюрьмой для всего живого, поэтому дополнительные оковы на вольных шеях способствовали