Холод проникает глубоко, но лишь в плоть.

Пальцы рук и ног превратились в далекие источники утраченныхчувств. Гарретт перекатывается на правый бок, потом на левый, заклиная поочереди каждое легкое, пытаясь справиться с леденящей болью, расщепив ее нафрагменты.

Он позволяет внешней среде нулевой температуры протечьсквозь себя, а не биться о жалкие стенки его кожи. Он думает о павшем дереве влесу. Он здесь — значит, у холода есть цель. Он — доказательство звука в безмолвнойзаснеженной лесной чаще, морозный воздух нуждается в нем, как и он в этомвоздухе, чтобы удостовериться в собственном существовании.

Сжавшись в комок и дрожа, по-прежнему голый, с медленноползущей по неоттаявшим жилам кровью, Гарретт позволяет холоду овладеть собой.Он радуется его беспощадной природе, его грубой порывистости.

Гарретт закрывает глаза. Ощущает блаженство. Улыбаясь, состиснутыми зубами, он спит.

На грязном кофейном столике перед Альварадо находилисьнесколько нужных предметов: бутылка скотча, большой фотоаппарат, тупоносыйпистолет и нераспечатанный конверт.

Камера была самонаводящаяся, заряжена цветной пленкой ASA1600 и снабжена звукозаглушающим боксом для бесшумной работы. За секунду можнобыло сделать двадцать один снимок. Виски было отличное, и бутылка уже быланаполовину пуста. Пистолет — армейского образца "бульдог" сорокчетвертого калибра, еще ни один патрон не использован.

При всяком легком ночном шуме в доме Альварадо напрягался, исердце его начинало колотиться чуть сильнее в ожидании. Мгновение бежало замгновением, и ничего не происходило… хотя могло произойти в любое следующеемгновение.

Он доехал до самой долины Сан-Фернандо, чтобы отправитьзаготовленные бандероли — копии своих драгоценных снимков и магнитофонных лент.Сейчас они были в безопасности, улики убийственные, и единственная причина, покоторой он все еще торчал у себя в квартире, было то, что ощущение у него было,будто он замазан.

В камере ждали новые улики. Более свежий, токсичный, опаснохороший материал, подкрепляющий его и без того сильные позиции.

Альварадо поднял конверт и в тысячный раз прочитал адрес.Это был счет от кабельного телевидения для Гарретта, его соседа. Когда-тодавным-давно компьютерные боги, составляющие списки почтовой рассылки, икнули иперепутали их адреса. Чем пытаться исправлять эту ошибку раздраженными ибесполезными телефонными звонками, Альварадо и Гарретт уже почти год обменивалисьпочтой, подсовывая ее под дверь соседу, если того не было дома. Им обоимприходилось много разъезжать. Почта стала у них стандартным источником шуток.

Гарретт был рекламным агентом издательства. Он ездил посвоему участку с большим портфелем и ходил от магазина к магазину. Альварадосостоял в штате "Лос-Анджелес Таймс", пока не попал под сокращение,за которым последовало прекращение приема на работу во всех газетах,объясняемое спадом. Он стал независимым журналистом и был им до тех пор, пока времяне сделало очередной поворот. Он слишком долго жил журналистской работой, чтобыне верить в карму. Путь независимого журналиста привел его в очень странныеновые места. Альтернативные газеты. Таблоиды. Поп-журналы.

И журналистские расследования по собственной инициативе.

Теперь если его страхующие контрагенты сумеютвоспользоваться дубликатами фотографий и пленок, которые уже в пути, Альварадоснова окажется крупной козырной картой. Ожидание было не худшей частью работы,хотя последние несколько адских дней он здорово висел на волоске.

Иногда репортеров за их материал убивали. Это случалось,хотя общественность редко узнавала об этом. Именно поэтому Альварадо устроилсвою продуманную сеть страховки.

Иногда репортеров ждала судьба хуже смерти. Поэтому изаряженный пистолет, и тихие бдения в темной комнате.

Это случилось дня четыре-пять назад. Или неделю. У Альварадографик сна и бодрствования сильно нарушился из-за боевой готовности.

Неделю назад он услышал ночью шумную суету. А его убойныефотографии и ленты еще не были тогда ни скопированы, ни отправлены. Он в одинмиг пробудился от дремы, настороженный и готовый ко всему. Сначала он подумал,что это простая домашняя ссора — Гарретт со свой женой или любовницей о чем-тогромко и сердито спорят, как бывает иногда у живущих вместе пар.

Мозг Альварадо расшифровал шум. Это была не ссора.

Он помнил, как схватил камеру и вышел на балкон. Послесекундного колебания он перешел на соседний балкон Гарретта и тут же понял, чтодело очень плохо.

Большую часть всей сцены он наблюдал в видоискатель камеры,наведя ее на щелку света, падающую из занавешенной двери Гарретта. Он видел,как обнаженного Гарретта быстро и профессионально скрутили гориллы в безликихкостюмах, явно из спецслужбы. Жену или любовницу Гарретта, тоже голую, грубозадвинули в угол. Агенты действовали так, будто знают, чего хотят.

Двадцатью одним быстрым кадром позже скрученного Гарреттаунесли… а Альварадо вернулся к старому, не менее пугающему делу. Ему надо былоеще и свое будущее защитить.

Сейчас, сегодня, Альварадо сидел, глядя на счет откабельного телевидения, адресованного Гарретту. Счет пришел к нему. А кГарретту пришли люди нанести визит, предназначенный его соседу.

Альварадо знал, что это приходили за ним.

Случайность почти чудесная, которая дала Альварадо времяпоместить свой материал в безопасное место. По счету уплатил Гарретт, и потому,быть может, Альварало был еще жив.

И при этом его жизнь стала плохим черным фильмом. Вот онсидит, пьет, теребит пистолет и воображает неизбежную схватку. Бум, бум — и всиянии славы все попадают в газеты.

Посмертно.

Потому что на этот раз плохие парни адресом не ошибутся.

Если свет был Богом, а холод — Сном, то звук был Любовью.

Гарретт решил, что его закаляют и очищают для какой-то оченьважной цели, долга или избранной судьбы Он чувствовал гордость и собственнуюзначимость. Не может быть, чтобы ему было столько откровений без всякой цели… ипотому он внимательно учит все уроки, которые приносят ему звуки.

Он — внимательнейшее божественное дитя в процессе обучения.

Крайности, которые он выдерживает, — вехи его собственнойэволюции. Он начал обычным человеком. Теперь он становится чем-то намногобольшим.

Это восхитительно.

Он с нетерпением ждет Жара, и Безмолвия, и Тьмы, и всего,что еще только ему предстоит.

— Хочешь посмеяться? — спросил Камбро.