Вот она разговаривает с сербом, а он уж бог знает что вообразил. Положим, она даже любезничает с ним. Ну и что из этого? Ведь это ее обязанность. Тут один шофер со вчерашнего дня расхаживает с таким видом, будто совсем с нею поладил. Нашел чем хвастать, болван…

Это говорит водителю Прашу один из новых шоферов — высокого роста, сухощавый, но крепкий парень. Жан уже раньше его приметил. Хороший, раскатистый смех. Сразу виден парижский рабочий. Праш, как всегда, мрачен, уронит словечко-другое, потом снова замолчит… Оба устроились на скамье, как раз за спиной у Жана, и он невольно прислушивается к их разговору.

— Конечно, — говорит Праш, — какое теперь может быть поведение?.. Вот хоть бы эта девушка… Что ж, ты ей запретишь, что ли?

— Это верно, — соглашается его собеседник. — Но ведь я говорю о таких людях, как мы с тобой…

— Понятно. Только этот Местрович не наш парень, сколько он там ни пой: «Мы жизни шагаем навстречу»[486]…

— Он побывал в Испании. Пороху он не выдумает, но он был в Испании.

— Да… А скажешь, в Испании не бывало таких?.. Ты же сам рассказывал: «Олле, Олле»… так, что ли, их прозвище было?

— В Испании, — говорит Бланшар, — воевали…

И он задумался. Ему представилась Испания. Как все вокруг не похоже на Испанию! Срам один! Кто спорит, эту войну никак нельзя назвать справедливой войной, а все же — чтобы такое могло происходить во французской армии!.. Не зря он покинул этот распроклятый Рабочий полк, где люди под командованием полковника Авуана строили оборонительную линию для защиты Парижа в шестидесяти километрах от столицы… Да, он перевелся при первой же возможности… Он знал, что его взял на заметку некий Дюран. Так что раньше или позже… Вот он и решил записаться водителем, когда вербовали солдат, знакомых с автомобильным делом. А Бланшару за свою жизнь немало пришлось исколесить дорог! Но он не ожидал, что все так скоро сделается. Через две недели он был уже откомандирован в запасную часть близ Сент-Омера, посажен за баранку, и вскоре их целой группой направили в санотряд. Но уж чего он никак не ожидал, так это того, что первым ему встретится здесь Праш, владелец гаража в Сен-Любене, собственной персоной… — Да, далеко нас занесло от Гербасса! А знаешь, мы отправили моего мальчишку Мондине в Сен-Любен, к родителям Полетты. — Ну, а как Полетта? — Вот уж месяц как от нее ничего нет. Где-то она сейчас? Ничего. Нет вестей — хорошие вести. — Все это Бланшаp говорил Прашу в среду. Где-то теперь Полетта? Но со вчерашнего дня этот вопрос, который так часто задавал себе Бланшар, стал звучать совсем по-иному. Потому что вчера газеты сообщили: «Лица, виновные в изготовлении, а равно в распространении или хранении коммунистических листовок, подлежат смертной казни… Концлагери Парижского района переведены в Северную Африку». И так далее, и так далее. Следует напомнить, что подписал все это министр юстиции, по фамилии Сероль, из партии социалистов. Что Полетта изготовляет, распространяет или хранит материалы, за которые отныне полагается смертная казнь, — в этом Бланшар не сомневался ни на минуту. «Я здесь в безопасности, машину вожу, а Полетта… Вчера была пятница. Сегодня — суббота…»

— А насчет Испании, — говорит он Прашу, — это неудачный пример. Там мы не могли выбирать: эти годятся, те — нет. Например, анархисты. Они ведь встречались даже среди бойцов… Но я-то поехал туда не дурака валять… Конечно, там были всякие девушки… Но не все с ними водились…

За стойкой слышится женский смех. Серб дал волю рукам. А тот высокий дурень, кажется, из-за этого расстроился!

— Ну, ладно, — отвечает Праш, — ты уж очень гордый: «всякие девушки». Что же, лучше гоняться за мужниными женами? И потом, все мы люди…

— Понятно, понятно, — прерывает его Бланшар. — Koнечно, это не самое важное. Если есть ребята, которых от такиx вещей не коробит… что ж, мы их за это гнать не будем! Но нам-то с тобой…

Праш знаком напомнил товарищу, что здесь надо следить за каждым своим словом. — Вот тот мальчик, который играет в шашки, нас слушает. — А кто это? — спросил Бланшар, понизив голос.

— Славный паренек. Мы с ним ездили вместе, и раза два-три он говорил такие вещи… ну, а все же…

— Ладно, так ты вот о чем подумай. Мы, дескать, только люди, человеки, и есть этакие девушки для всех. Так. А ты представляешь себе, что кто-нибудь сказал бы: «мужчины для всех». Смеешься? А вот меня это, вообрази, нисколько не смешит. Конечно, дело это как будто никого не касается. Но если человек чувствует… если кто-нибудь просто не желает так поступать, потому что у него есть жена, тогда вы начинаете хихикать: «У него, видите ли, есть жена! Так-так, уважаемый, крепко в тебя въелись собственнические чувства!» Вот эти смешки меня и удивляют. Слова можно повернуть и так и этак, но чувство, о котором я говорю, как раз несовместимо ни с какими собственническими повадками. Одно дело — буржуй, у которого есть, скажем, два или три автомобиля, — сегодня он одним пользуется, а завтра — другим, он, мол, в своем праве. А вот отношения мужчины и женщины, которые вместе прошли жизнь… Он — мужчина, она — женщина… вот и все… А права у них равные. Ты меня понял? И если кто-нибудь посмеивается… Помнишь, что говорится в «Манифесте»… Да не беспокойся ты! Если они знают, что такое «Манифест», значит и они такие же, как мы… А в «Манифесте» что говорится насчет буржуазии, которая кричит, что мы будто бы проповедуем общность жен? В действительности же эта самая общность существует именно в их буржуазном мире: главное развлечение этих господ — наставлять друг друга рога.

— Там не совсем так сказано, — говорит Праш.

— Верно. Но смысл именно такой…

Бланшар видит, как юный игрок в шашки зазевался и теперь вынужден сдаться. Вот кто слушал его, Бланшара, слишком даже внимательно!.. Бланшар улыбается. А Жан отводит глаза в сторону: ему стыдно, что его поймали на месте преступления…

— А у этого паренька действительно славная рожа, — сказал Бланшар, когда они уже вышли на улицу.

Свою лекцию по вопросам морали он продолжит в следующий раз.

— Тебе бы прямо в священники идти, — сказал Праш, — ты