На почте, возле биржи, в отделении приема телеграмм, по утрам в воскресенье не очень людно, но все-таки бывают посетители. Маргарита Корвизар берет бланк, усердно заполняет его, стоя у высокой конторки, и не сразу отрывается от этого занятия, даже когда за соседней конторкой останавливается какая-то женщина. Маринетта сегодня еще милей, чем обычно. Обе выходят вместе, и никто не обращает на них внимания.

На улицах пустынно. Неярко светит солнце. Магазины закрыты; вывески, которых не замечаешь в будни, теперь бросаются в глаза. Когда нет ни машин, ни людей, дома кажутся иными: ощутимее архитектурный облик Парижа… Маргарита и ее спутница сворачивают на Нотр Дам-де-Виктуар и направляются к площади Пти-Пэр.

На углу, немножко отступя от тротуара, тот самый ресторанчик…

— Когда я прохожу здесь, — говорит Маринетта, — мне всегда вспоминается Вайян-Кутюрье. Он почти каждый день ходил сюда обедать из редакции «Юманите». В то время «Авангард» тоже печатался у Дангона… Я часто думаю о Вайяне. Представляю его вместе с товарищами на процессе… Как несправедливо, что такие люди умирают!

Маргарита отчитывается в проделанной работе, и когда она замолкает, Маринетта вдруг говорит: — Скажите, Жерар, вы читали декрет? — Мадемуазель Корвизар отвечает не сразу. Она чуть ускоряет шаг, — нет, даже не ускоряет… — Да, читала… конечно, читала. — Минута проходит в молчании. Маринетта смотрит на свою спутницу: раньше секретарша адвоката сплошь и рядом была небрежна по части туалета, а сейчас в каждой мелочи чувствуется, что она тщательно следит за собой. За последние два дня Маринетта встречалась со многими «своими девушками», как она говорит: видела, например, ту блондинку, что должна ехать в Марсель, встретилась со своей связной из партийного центра и с Розой Блан… — Почему вы молчите, Жерар? Ведь до сих пор нам угрожало пять лет тюрьмы, как депутатам. А теперь… — Маргарита молчит. — Знаете, Жерар, — снова начинает Маринетта, и в голосе ее слышится тревога, даже смущение, — теперь новая обстановка, мы можем понять… вы не подумайте… Ведь не у всех достаточно крепкие нервы. Еще не поздно. Если хотите, вы можете считать себя ничем не связанной. Я, верно, очень нескладно объясняю, но ведь вы понимаете, да?

— Напротив, — говорит мадемуазель Корвизар, — ты, Маринетта, объясняешь очень хорошо. А все-таки я тебя не понимаю. Кстати, эта неделя у меня будет посвободней. У патрона скоро свадьба, и он пока не хочет брать новых дел…

Миновав площадь Пти-Пэр, они выходят на площадь Виктуар. Маринетта останавливается и, должно быть, желая скрыть свое волнение, говорит: — Посмотри, Жерар, какой красивый наш Париж! Жаль только, что его так испоганили торгаши. Повсюду торчат вывески, черные, золотые, огромные буквы на прекрасных домах — весь вид портят. А тут еще какой-то идиотский этаж надстроили. Площадь круглая-круглая, и, по-моему, она даже лучше, чем Вандомская: позабытая какая-то и приходит в запустение. Знаешь, бывают такие заброшенные котята! — И Маринетта смеется чуть принужденно. Лицо у нее совсем детское… — Когда власть будет наша, — продолжает она, делая рукой широкий жест, захватывающий и статую Людовика XIV, и крыши, и расходящиеся лучами улицы, — … когда власть будет наша, мы все здесь по-другому устроим. Вот тогда-то наш Париж станет настоящий красавец!

И сразу же, без перехода, она начинает говорить о декрете. Смертная казнь… Поразительно, как все товарищи встретили эту весть! А ведь они прекрасно отдают себе отчет. Конечно, у некоторых, как они ни бодрятся, должно быть, защемило сердце. Не за себя страшно… Ведь и раньше понимали… Но одно дело — жертвовать собой, другое дело — товарищами. Теми, кому даешь поручение. Нелегко это. Как подумаешь о некоторых наших людях, об их тяжелой жизни… о мужестве. Сломить мужество — вот к чему стремится враг! Хотят нас запугать. Поощрять трусов — такова мораль наших подлых правителей. Да, просто поразительно, как товарищи приняли это известие. Никто не дрогнул, даже молодые, еще не закаленные, те, кто недавно вступил в партию. Одна девушка сказала мне, — а сколько ей может быть лет? — самое большее, двадцать три, — так вот, она сказала: «Смертная казнь? Ну и что же? Чего они этим добьются? Ведь страшней-то уже ничего не придумаешь». А потом, разве не ясно, какой юридический смысл имеет этот декрет? Несколько наших депутатов ускользнуло от лап полиции: Морис, Жак, Дютийель[488], Монмуссо[489], Пери, Ригаль[490], Раметт, Катла[491]. Их, как и всех остальных, приговорили заочно к пяти годам. Но суд судом, а теперь правительство своим декретом осудило их на смерть, понимаешь, — смертная казнь… Это значит: если они схватят Габриэля Пери или Мориса, — смерть. А тут еще провалилась целая организация в районе Пари-Нор; правда, это было до декрета. Да разве они с этим станут считаться!.. Должно быть, кто-то из товарищей совершил оплошность. Но самое замечательное, что полиция бессильна: она доходит до известной точки и натыкается на стену, дальше ей ни за что не пройти… Партия, что бы там ни говорили, если даже заберут еще кого-нибудь из наших, — партия все равно выиграла битву: нелегальные организации теперь существуют по всей Франции. Хотелось бы мне знать, есть ли еще где-нибудь партия, которая сумела бы выдержать такой удар и восстановить все свои связи?

— А ты немножечко не националистка? — спрашивает с улыбкой Маргарита Корвизар.

Маринетта встряхивает кудрявой головкой, словно провинившаяся школьница.

— Не знаю… возможно!

И тут же добавляет очень серьезным тоном: — Я не забываю, что если наша партия проявила такую замечательную стойкость, так это потому, что она изучила опыт большевиков… У нас хорошие учителя. Помнишь, в прошлом году руководство партии подчеркивало в «Юманите», как важно широко распространять «Историю ВКП(б)»? Наши руководители видят далеко. Говорят, что эту книгу написал сам Сталин. Хорошо, что тираж не залежался на складах, а то теперь он мог бы попасть в руки полиции Даладье!

Маргарита с нежностью глядит на свою собеседницу. Работница текстильной фабрики, милое полудетское личико… Тяжелая у Маринетты судьба, особенно, когда вспомнишь мрачные улицы Сент-Этьена, где она выросла. Всегда очень серьезная, а когда ей в чем-нибудь возражаешь, между бровями у нее ложится упрямая складочка. Маринетта, как и многие товарищи, иногда впадает в наставительный тон. У нее это получается даже трогательно… Декрет, смертная казнь — ведь это все угрожает и Маринетте. «Не за себя страшно», —