с удочкой на берегу. Для чего ему нужна удочка, он и сам не знал. Он никогда не был рыбаком и не испытывал к этому никакого влечения. Удочка стала ширмой. Как-то надо было объяснять любопытным, что он часами делает на берегу. Зачем садится в складное кресло и смотрит на залив, почти не моргая. Зрители сочли бы это нехорошим признаком. Вот он и купил себе удочку. И даже наживку какую-то, которую страшно не хотелось брать в руки, потому что она была живой и противно извивалась в пальцах.

Он сидел в своем походном кресле с высокой спинкой, смотрел на воду и не видел поплавка. Он напряженно размышлял обо всем, что с ним случилось сейчас и три с половиной года назад. Задавался вопросами и не находил ответов. Следствие между тем шло. Дело в папке пухло. Но конкретных подозреваемых не было. От него на время отстали. Но Поляков знал, что только на время. Они к нему обязательно снова прицепятся. И даже сочтут необходимым провести в его доме обыск. Последнего он немного опасался, потому что в его подвале они непременно обнаружат следы кислоты, которой он вытравливал многолетний грибок на стенах и полу. Но они-то этому не поверят. Могут счесть, что там он держал труп неизвестной женщины, прежде чем зарыть ее на берегу неподалеку от своего дома.

Бред! Каким же все это выглядело бредом на первый взгляд. А на второй, если следствие пойдет по ложному пути, могло показаться и вполне логичным.

О чем-то таком и говорила Татьяна перед уходом.

– Я устала от твоих тайн, Тимофей, – выдала она, подталкивая самый большой чемодан коленом.

– От каких тайн? – вытаращился он на женщину, с которой прожил два года и которую теперь не узнавал.

– В тот вечер, когда пропала твоя Маша, я ведь следила за тобой.

– Ты?! Но зачем? – оторопел он от таких откровений. – Мы же почти не были знакомы.

– Мы были знакомы. Познакомились на берегу. Забыл?

– И что? Просто соседи. Просто перекинулись парой слов.

– Это для тебя все было просто. И тогда, и теперь. А я… – В этом месте ее заготовленной речи ее глаза наполнились слезами. – А я влюбилась в тебя с первого взгляда, как девчонка. И мечтала о тебе каждую ночь.

– Как противно! – выпалил он. – Спать с одним, мечтать о другом. Непорядочно, не находишь?

Она не находила. И все оправдывала себя великим чувством, которое испытывала к нему.

– Но эта любовь не помешала тебе следить за мной, – напомнил он. – Зачем?

– Просто нравилось смотреть на тебя. И да, я обрадовалась, когда вы в тот день с Машей поссорились.

– В какой день?

Он так побледнел, что у него одеревенели щеки, и Поляков тут же принялся их растирать ладонями.

– В тот день, когда она пропала. Я ездила за тобой везде. Сначала подслушала твой разговор с ней. А вечером…

– Что?

– А вечером, когда ее увозило такси, я ехала за тобой. И я все видела.

Он смотрел на нее, снова не узнавая. Женщина, которая кормила его красивыми полезными завтраками, делила с ним постель, жила в его доме и называла его любимым, оказывается, держала за пазухой огромных размеров камень. Зачем? Чтобы именно сейчас им в него запустить?

– Что ты видела? – отдышавшись, спросил Тимофей.

– Как ты заехал в службу такси. А потом помчался сюда, в свой дом. Ты так гнал, что… – ее губы дрожали, но слезы в глазах высохли, – что я из-за тебя едва не попала в аварию.

– Никто не заставлял тебя преследовать меня.

Он знал, что его взгляд, обращенный на нее, был мрачным и неприязненным. Но ничего не мог с собой поделать. Он словно узнавал ее заново.

– И потом… Мне кажется, я знаю, что произошло между вами потом. – Татьяна уже вытолкала свои чемоданы на колесиках в коридор. – Ты позвонил ей и уговорил выйти из такси. Она ведь вышла за километр от дома, так?

Тимофей промолчал.

– Между вами что-то произошло, и ты… Ты убил ее?

Ее рот, выкрикивающий обвинения, казался ему рваной раной. Ему хотелось закрыть его ладонью, сдавить, чтобы не слышать всех ее гадких слов.

– Я видела фонари машины. Видела. Рядом с остановкой!

С этими словами она ушла, громко постукивая колесиками чемоданов по ступенькам. Он остался один и с тех пор почти не разговаривал. Ни с кем. Ему никто не звонил, он тоже. Однажды обнаружился пропущенный от Ивана – брата Маши. Но Поляков не стал ему перезванивать. Наверняка тот в курсе нового расследования и просто хотел задать Тимофею свои вопросы. А он не готов был на них отвечать. Ни сейчас, ни после.

Он остался один на один со своей болью, которая за все эти годы никуда не делась. Просто дремала до поры до времени. Сейчас вот снова проснулась, истязая его душу. И он мог, о счастье, не терпеть, не притворяться. Он мог стонать и даже плакать, если накатывало.

Татьяна ушла, бросила его. И держать свои чувства в узде больше не было необходимости. Он снова начал тосковать по Маше. Без утайки. А что касается ухода Тани…

Странные дела, но он ничего в этой связи не чувствовал. Ни сожаления, ни радости. Вообще ничего! Словно и не было ее рядом с ним эти два года.

– У вас клюет.

Голос за высокой спинкой его складного кресла заставил Полякова вздрогнуть. Рука, удерживающая удочку, дернулась. Леска натянулась. И через мгновение в солнечном свете заблестела чешуя вытянутой из воды рыбки. Она не была крупной, с его ладонь, не более, но это был первый его улов. Самый настоящий. И ощущение неожиданного результата ему вдруг понравилось.

– Спасибо, – произнес Поляков и обернулся.

За его походным креслом, утопая по щиколотку в песке, стоял Федор Нагорнов. Гладко выбритый, загорелый, в белых тонких штанах, закатанных до колена, широкой майке, не скрывающей его натренированных мышц.

– А-а, соперник, – криво ухмыльнулся Поляков. – Что привело вас сюда? Хотели сказать мне спасибо за то, что я уступил вам женщину? Или, наоборот, собрались вернуть ее мне обратно? Не делайте такого оскорбленного лица, Нагорнов. Я не вчера родился. Представляю, каким ударом по вашему раздутому эго был ее уход.

Нагорнов поменял высокомерное выражение лица на равнодушное, обошел его слева и сел прямо на песок, обхватив колени руками.

– Ее уход был совершенной глупостью. Почему-то ей казалось, что она сможет вытеснить из вашего сердца исчезнувшую женщину. Но мы-то с вами знаем, что любимую забыть сложно. Практически невозможно. Особенно когда она