что жизнь можно посвятить чему-то, что дальше, чем завтрашний день, и больше, чем выживание? Или всего лишь простой и древний абсурд жизни, начало которой ничем не напоминало ее конец?

Когда наступил ее конец, меня рядом не было. Я стоял где-то в очереди, или искал знакомого, или добывал воду, или ждал.

В саду

Двадцать один год я проработал личным секретарем величайшего ландшафтного архитектора Латинской Америки — вы почти наверняка о нем слышали. А если не слышали, то бывали в одном из парков, которые он спроектировал, если только не стараетесь специально избегать общественных пространств, и даже в таком случае, если вам повезло, вы могли побывать в одном из множества созданных им частных садов как в нашем прекрасном городе, так и за его пределами, в холмах и в долинах, в глубине суши или на берегу. Если же вам повезло по-настоящему, вы, возможно, даже посетили сад, который он спроектировал для себя лично в имении Три Ветра, один из самых интригующих садов мира, по словам ученых и экспертов, сравнимый с Эль Новильеро и Комптон-Эйкрс. А в таком случае мы, наверное, даже встречались, потому что это я, когда жил в Трех Ветрах, встречал гостей как личный секретарь, провожал вновь прибывших в гостиную, где всегда было прохладно, какая бы жара ни стояла снаружи, а если гость собирался переночевать, то и в комнату для гостей. Там я оставлял гостя на некоторое время одного, чтобы он мог прийти в себя после поездки, переодеться или отдохнуть, сидя в плетеном кресле. Через двадцать минут я снова стучался в дверь, неся бокал лимонада на бронзовом подносе с чеканкой и приглашение через полчаса прийти в патио, где величайший ландшафтный архитектор Латинской Америки устроит индивидуальную экскурсию по поместью, полному редких видов, таких редких, что, для того чтобы их найти, надо несколько дней пробираться в сердце леса, а может, даже и тогда вы их не найдете.

Некоторые из деревьев он посадил полвека назад. Когда я умру, говорил он обычно, не забудьте — ничего не надо трогать. «Даже таблетки на ночном столике не трогать?» — спрашивал я. Ну ладно, отвечал он, но только таблетки. Я практик и человек земли, кричал он обычно, когда я на него как-то не так смотрел. Я построил свой дом собственными руками, неужели я прошу слишком многого — когда я умру, оставить мои очки там, где я их положил! Дело в том, что он надеялся (теперь эти надежды растоптаны историей, под каток которой он попал), что Три Ветра станут музеем, что люди будут приходить туда и влюбляться в растительность нашей прекрасной страны, как когда-то влюбился в нее он. Ему, как и большинству людей, было о чем жалеть — многие его мечты так и не воплотились, а другие стали реальностью только путем множества компромиссов, — но по крайней мере на этом куске земли все было по его плану настолько, насколько это было возможно, а остальное зависело от природы.

А природа, как он часто говорил, не несет в себе мира и покоя. Это не легкий ветерок и рассвет над горами, как в детских книжках. Природа — не маленькие розовые бутончики или рапсодия зелени. (Вы когда-нибудь замечали, что то, что в этой стране считают зеленью, на самом деле черное? Бесконечное количество черных листьев.) Природа жестокая и вероломная штука, говорил он мне обычно, когда мы оставались вдвоем, а вдвоем мы оставались часто. Она агрессивна и на удивление смертоносна. Слабых убивают: сначала мучают, а потом убивают, а сильные питаются гниением и распадом. Так что не слушайте разговоры о том, как все кругом дышит покоем — ветер в листве, стрекотание сверчков. Сверчки одиноки, они водят своими надкрыльями по зазубренной жилке, подавая знак сородичам, чтобы те их нашли и либо спарились с ними, либо подрались. Не слушайте разговоров о песне сверчка и стихов о розах. Это не значит, что нельзя срывать цветы и наслаждаться их красотой, просто то, что вы их срываете и любуетесь, — это часть их плана, а не вашего.

Конечно, он не всегда так разговаривал. После хорошего обеда с друзьями он мог часами рассказывать о доисторическом гинкго, которое помнит динозавров, о бромелиях, которые питаются пылинками и капельками влаги, или о саде мхов в Сайходзи, где пруд затянут пленкой водорослей и через эту пленку капли дождя мирно падают навстречу собственному исчезновению. Он мог рассуждать о саде Эпикура или завораживать историями о своих приключениях в дождевом лесу или о том, как он в молодости путешествовал в Азии и прошел путем Басё до самого Хагуро. Все зависело от его настроения, которое иногда переворачивалось, как бутылка чернил, и оттуда выливалась чернота. В последние годы друзей уже оставалось мало. Но поначалу они приезжали со всего мира — знаменитые писатели, художники, всяческие важные лица, и все они удостаивались частной экскурсии по Трем Ветрам и оставляли автограф в украшенной золотыми кисточками книге для посетителей.

Двадцать один год я прослужил личным секретарем величайшего ландшафтного архитектора Латинской Америки. Это были темные годы в истории нашей родины, но снаружи светило солнце — оно всегда здесь светило и всегда будет светить. За закрытыми дверями, в подвалах, в складах, в тайных комплексах солнца не было, но снаружи оно светило всегда. Сад зависит от солнца. В саду главное — это расположение света, говорил он, нужно подумать о том, как солнце в нем будет садиться, как вставать, с какой стороны будет светить, как оно будет проходить через сад; как будет раскрывать или скрывать каждый лист.

В день, когда я закончил Сельскохозяйственный институт, солнце светило как обычно, и я поехал на велосипеде в новый парк на севере города, о котором уже писали все газеты, хотя строительные работы только начались. Я пришел в бюро управления парка. Тогда оно временно размещалось в том здании, где потом открыли кафе и посетители могли заказать кофе и сидеть на улице в тени огромного платана (сам платан еще не привезли на грузовой платформе, он еще гнулся под порывами ветра где-то в провинции, не зная, что ему уготовано). И там-то он и сидел за столом, заваленным бумагами и чертежами, знаменитый ботаник и ландшафтный архитектор, недавно назначенный директором общественных парков, загоревший и поседевший от солнца