– Мне неловко пользоваться твоим великодушием, – наконец, сказала она с большой искренностью в тоне, заставив Эртана покраснеть и устыдиться.

Планы Аркаста полетели в бездну, поскольку не учитывали совестливую натуру младшего брата, который был совершенно неспособен выносить, чтобы о его мотивах думали лучше, чем они есть.

– Причём тут великодушие! – горько воскликнул он, вскочил и принялся мерить курительную быстрыми шагами.

В большом недоумении Рэми наблюдала за этой вспышкой, не зная, что её вызвало и как её прекратить.

Эртан успокоился сам, так же неожиданно, как и вскочил. Рухнув обратно в своё кресло, он откинул голову на спинку, прикрыл глаза и резюмировал неожиданно спокойным тоном:

– Оставим пока в стороне этот вопрос. Развестись всегда успеем. Лучше расскажи, удалось тебе выяснить, зачем вообще твоему отцу этот брак?

Недовольно передёрнув плечом, она пожаловалась:

– Он, видите ли, решил, что для меня так лучше!

В её голосе звучала такая гремучая смесь обиды и гнева, что он встрепенулся, посмотрел на неё с недоумением и осторожно уточнил:

– Хм, Рэми, судя по тому, что мы только что обсуждали, тебе и впрямь так лучше, разве нет?

Она ответила раздражённым и сердитым взглядом, нахохлилась и продолжила свою линию:

– Но он не спросил меня, понимаешь! Он за меня решил, что мне будет лучше! Как будто я вещь какая-то! – от избытка чувств она даже пнула ногой ножку кресла, на котором сидела.

Осознав, на что именно она злится, он хмыкнул:

– Не любишь, когда решают за тебя, да, Рэми?

Она тихо ответила:

– Всю жизнь за меня всё решали. Даже сейчас, когда я приехала туда, сразу же впихнули меня в распорядок дворцовой жизни, не спрашивая моего мнения. Тебе не понять, Эртан, у вас тут всё иначе… но это так ужасно, всю жизнь подчиняться понятиям долга! – горько подвела она итог своей девичьей ниийской жизни.

Эртан закинул ноги на подлокотник кресла и вздохнул:

– Отчего не понять? У каждого своя жизнь, Рэми, и свой долг. Ты видишь только то, что наверху, и тебе кажется, что я свободнее тебя, лишь от того, что я могу пренебрегать этикетом и обходиться без жёсткого регламента. Но почём ты знаешь, – испытующе посмотрел он на неё, – какой долг связывает меня, и не променял бы я с его с радостью на те узы, от которых сбегаешь ты?

Он выглядел в этот момент слишком серьёзным и слишком усталым, и это был, наверно, первый раз, когда она с несомненной отчётливостью поняла, что, несмотря на все внешние различия, на нём лежит тот же груз, какой несёт любой правитель, и та же ответственность, которая наложила свой несомненный отпечаток на лицо и манеру её отца.

Она смешалась и не знала, что ответить; он снова прикрыл глаза, хмыкнул и внезапно заявил:

– У соседей баня есть, пойду договорюсь, чтоб растопили, а то сил на тебя смотреть уже нет, вся извертелась.

Несмотря на серьёзность разговора, он успел заметить по её позам и движениям, что путешествия верхом в Ниию и обратно сказались не лучшим образом на её мышцах.

Баня оказалась чрезвычайно кстати – то, что нужно, чтобы, наконец, расслабиться. Рэми блаженно вздыхала и мысленно обещала себе больше не устраивать подобных эскапад.

Ничто, ровным счётом ничто не мешало ей отправиться в дорогу в карете – хотя бы на обратном пути! – и лишь особый род упрямства, который требовал доказывать самой себе, что она на это способна, привёл её к столь неприятным последствиям. Обычно Рэми умела трезво оценивать свои силы, но в этот раз ей так хотелось убедиться, что она может проделать весь этот путь верхом… Что ж, она доказала самой себе, что способна на это, и она была горда своим успехом.

Но лезть в седло ей точно в ближайшее время на захочется.

На выходе из бани её дожидался Эртан, и это тоже было весьма своевременно: распарившаяся и расслабленная Рэми едва держалась на ногах и без опоры даже это небольшое расстояние от усадьбы соседей не прошла бы.

Впрочем, она и с опорой справлялась не ахти как, дважды чуть не навернувшись на ступеньках крыльца. Логично предположив, что лестница на второй этаж ей тем более не поддастся, Эртан взял её на руки и донёс до её комнаты – Рэми так устала, что даже не воспротивилась. Более того, пока он её нёс, она умудрилась задремать, поэтому не услышала, как он под нос жаловался, что она слишком тяжёлая.

Более или менее проснулась она уже в комнате, обнаружив, что он аккуратно расшнуровывает её верхнее платье.

От возмущения не найдя слов, она отскочила, ожидаемо запутав шнуровку. Ненайденные слова, сплошь нецензурные, нашлись у Эртана.

– Ну и чего скакать-то? – раздражённо придал он им куртуазную форму, пытаясь распутать получившийся узел.

По этому раздражению, вопреки сонному дурману в голове, Рэми сделала вывод, что ей просто пытались помочь раздеться и лечь спать. Покаянно вздохнув, она сделала шаг обратно к нему, чтобы облегчить процесс распутывания.

Справившись, в конце концов, с платьем, Эртан скептически оглядел то, что нашлось под ним – уже знакомая по обряду мытья волос нижняя рубашка и корсет, – и пробормотал:

– Ладно, с этим сама разберёшься, – после чего подтолкнул её к трюмо, – а вот волосами я займусь.

– Почему не позвать Нэри? – вяло воспротивилась Рэми, вспомнив о горничной, без которой прекрасно управлялась всю дорогу.

Эртан закатил глаза:

– Спят уже все! – пояснил он, забрал из её рук расчёску и принялся за дело.

В процессе Рэми снова задремала. Осторожно заплетая ей косу, Эртан внутри себя прикидывал, что, с одной стороны, такими темпами она и спать завалится в корсете, что, должно быть, совсем не удобно, но, с другой стороны, если он ей этот несчастный корсет снять поможет, наутро ему гарантирован скандал по поводу попранной девичьей чести.

Право, разбудить Нэри или Алиссию казалось всё более и более заманчивой идеей, но в тех ситуациях, где выбор стоял между его неудобством и неудобством третьих лиц, Эртан всегда предпочитал первое. Поэтому пришёл к выводу, что пусть лучше девушки поспят, а скандал он как-нибудь переживёт. Порешив на этом, он покончил со своим чёрным делом – снял-таки с неё корсет (Рэми что-то мычала сквозь сон, не то протестующее, не то одобрительное, а может, и то, и другое) и уложил спать с комфортом. В ходе выполнения этой операции он задумался о том, что жена, определённо, и вообще хороша, а без корсета так и вдвойне хороша, и стоит как-то решить вопрос с ней без развода, а вовсе даже наоборот.

– В конце концов, – бурчал он под нос, уходя к себе, – имею я право тоже чего-нибудь хотеть?

Право сказать, он так часто был занят тем, чтобы помочь осуществлению чужих желаний, а люди вокруг него столь редко задумывались о том, что и у него бывают какие-то желания, что это бурчание вполне можно было назвать обидой.