— Дело в том, что это можно проверить. Вот смотрите, пункт шестой, «Трагедия о Гамлете, принце Датском У. Шекспира» Льва Выготского, издание Московского университета, 1916 год…

— Вообще странно… — медленно проговорил Алекс. — Насколько я помню, это чуть ли не студенческая работа великого психолога. С какой стати она попала в список раритетов?

— Вот и я задумался о том же. Книгу эту я читал… — Тут Суржиков слегка покраснел. — Ну, не в этом издании, конечно, она выходила потом несколько раз уже и в наши дни. Нет там ничего таинственного и загадочного. Просто хорошее исследование великой пьесы с точки зрения психологической. Я и подумал — в издании Альда Мануция или Эльзевиров загадки нет, только редкость. А тут именно загадка.

— И как ты предлагаешь это проверить?

— Дело в том, что я знаком с Хранителем библиотеки Высших курсов актёрского мастерства, именно он мне в своё время и давал читать Выготского. Я могу завтра попробовать зайти к Лоннаану и… расспросить. Может, найдётся ниточка?

Библиотека Высших курсов актёрского мастерства находилась в небольшом особнячке в Кривоарбатском переулке, наискосок от знаменитых белоснежных цилиндров дома Мельникова. Выкрашенный в наивный голубой цвет, с белыми наличниками и двумя невысокими колоннами у входа, с угловой ротондой из пяти узких окон, особнячок казался домиком какой-нибудь старой девы, безобидной сплетницы, уже сотый год разъезжающей по балам, чтобы всласть поболтать с такими же старушками.

Одному лишь архитектору Евлашеву известно, каким образом ухитрился он поместить в небольшой особняк солидную библиотеку, заложенную ещё самим Щепкиным одновременно с созданием училища при Малом театре. Но в сторону этой коллекции поглядывала с завистью и Королевская школа драматического искусства при театре «Глобус», что в Люнденвике. Были, были в этой коллекции редкости, раритеты и самые необычные издания; был и особый зал, куда пускали только по специальному распоряжению ректора Высших курсов, заверенному Хранителем библиотеки…

Суржиков остановился перед невысоким, в три ступеньки, крыльцом, посмотрел вправо и вверх, где во втором этаже, в той самой ротонде, располагался стол Хранителя. Показалось ему, или что-то белое мелькнуло в окне?

Вообще было известно, что библиотечными Хранителями становятся домашние духи. Правда, как это происходит, никому не было известно. Домашними духами обычно становились или низшие фейри, прижившиеся в доме, типа домовых гоблинов, или особым образом убитые и захороненные люди — рабы, слуги или члены семьи. Первые были способны на небольшие домашние работы — следили за порядком, мешали слугам воровать, присматривали за лошадьми. Интеллект их был немногим выше, чем у собаки. Вторые охраняли дом от любых напастей, но ни к каким домашним работам не имели отношения, и тоже не были слишком умны. Но библиотечные Хранители не просто умели читать, не только знали расположение многих и многих томов — можно сказать, что они обладали выдающимся интеллектом. Суржиков сам лично присутствовал, когда много лет назад в этой библиотеке устанавливали компьютер, и видел, с какой настороженностью Лоннаан осматривал новинку. А уже через неделю тот же Хранитель одним движением длинного пальца, затянутого в белую перчатку, вызывал на экране списки должников или перечень обязательной литературы…

— Ну-ка, ну-ка, интересно! — проговорил Лонаан, протягивая руку за копией списка. — Ты, насколько я помню, и тогда любил загадочные истории, не так ли?

— Любил, — не стал спорить Владимир. — А теперь уже поневоле оказался в них… впутанным.

— И не жалеешь о сцене? — жёлтые глаза Хранителя видели его, кажется, насквозь, и спорить не было никакой возможности.

— Жалею, конечно. Но так уже получилось, и… и оказывается, не жалею.

Путаную эту речь Лонаан воспринял как должное, кивнул и вернулся к списку. Прочитав его два или три раза, положил листки на библиотечную стойку и сказал:

— Вот что. Ты пойди вон туда, за шкаф, выпей чаю и подожди меня. Можешь пока вот, просмотреть… — откуда-то из-за его левого плеча в протянутую ладонь спланировала новенькая, ещё похрустывающая страницами книга с заголовком «Двести лет в суфлёрской будке». — А я пока разберусь кое с кем…

Из-за спины Суржикова раздался многоголосый стон, и он тихонько усмехнулся в усы: отработчики пришли. Владимир, с его самозабвенной любовью к книгам, ни разу не попадал в список задолжавших что-либо библиотеке. Но его сокурсники и даже некоторые преподаватели регулярно боролись с книжной пылью, собирали и освежали специальными средствами газетные подшивки или чистили кожаные обложки бесчисленных томов.

— «Над раной шутит тот, кто не был ранен», — пробормотал он, убираясь в указанный ему угол.

Книга оказалась ожидаемо интересной. Это были мемуары суфлёра провинциального театра, умершего после провалившегося премьерного спектакля на своём рабочем месте… и оставшегося там ещё на сто пятьдесят лет. Когда директор театра впервые встретился с призраком, желающим продолжать служить, он схватился за сердце, и даже готов был вызвать экзорциста. Потом подумал хорошенько — и более в этом театре не случалось никаких сбоев из-за незнания актёрами текста. Записки свои Иван Иванович Качалкин надиктовывал молодым актёрам, которых прикреплял к нему с этой целью директор.

Суржиков перелистывал книгу, иногда хмыкал, находя знакомое имя или рассуждение, с которым не был согласен, и в то же время прислушивался к происходящему у библиотечной стойки.

Строгим голосом Хранитель втолковывал какой-то девице, почему не следует делать пометки в книге даже карандашом, а также переворачивать страницы липкими пальцами и оставлять в их сгибе крошки. Потом юноша с густым баском объяснял, что он задержал книгу на целый месяц не по вредности или забывчивости, а исключительно оттого, что их группу отправили на гастроли. Потом…

Словом, Владимир успел добраться почти до середины книги — и событий совсем недавних, менее чем столетней давности, — когда Хранитель Лонаан, наконец, заглянул в его уголок.

— Всё, — сказал он, усаживаясь в кресло напротив. — Я свободен. Итак, твой список… Очень, очень занятный список.

— Чем же?

— Книги в нём можно разделить на три группы… — он замолчал, разглядывая лист со списком, будто там внезапно появились новые пункты. Суржиков молчал, не перебивая, и Хранитель промолвил: — Условно на три. Раритетные издания типа альдин, магическая литература и нечто странное.

— К последнему пункту вы относите книгу Выготского?

— Да. По моему мнению, не на ней нужно сосредоточить внимание, и не на альдине.

— А на чём же?