Саня в интервью говорила о спектакле. Да… Точнее, она думала, что говорит об этом. Но с молодыми актрисами никогда и никто не разговаривает о театре. Было сразу видно: это официальный повод, и никого не интересовал её взгляд на искусство. Фотки действительно были важнее. В самом начале они были вынуждены упомянуть Брехта, а об игре спросили для порядка, в первом же вопросе. И она тогда стала говорить о какой-то химии на сцене. Тогда они осторожно, почти незаметно перешли к личным делам, задавая вопросы по порядку: «Как вы с точки зрения актерской игры нашли общий язык с Лео Ерманом, вашим главным партнером?» Она сказала, что они великолепно понимают друг друга и так далее, после чего последовал вопрос: «В спектакле есть сцена с обнажением и довольно много пикантных ситуаций. Насколько вам трудно играть их?» Она сказала, что это работа, всё идет профессионально, а они тогда уточнили: «Каким образом и как долго оттачивают такие любовные сцены?» Хм, «как долго оттачивают», проклятая хитрость… Тут разговор перекинулся на софт-эротику и к искусству больше не возвращался. Они её спрашивали и о её связях, хотели узнать «насколько она использовала свой личный опыт в трактовке образа героини». Потом они как-то перешли к её «связи в настоящее время» — это про меня, подумал я, — а она сказала, что хочет сохранить свою приватность, в чём я её полностью поддерживаю, и мне непонятно, почему я слегка разочарован тем, что она не упомянула меня. Тогда они поинтересовались, согласилась бы она полностью обнажиться «в интересах задач фильма», если бы получила такое предложение («Для хорошего фильма, хорошей роли и хорошего гонорара — да»), и спросили, насколько секс важен ей в жизни и… «Сказываются ли ваши интенсивные репетиции на вашей сексуальной жизни?» («Ха, ха, ха, пожалуй, немного сказываются».)

И так далее. Ни звука об антиглобализме, ни звука о Джордже Буше, ни звука о том, о чём мы философствуем дома. Она и не заметила.

Знаю я, знаю, как это делается: журналистка начинает очень по-дружески, заговаривает зубы, так, обычная болтовня за кофе, без особого смысла… И вот, подумал я, Санечка даже не заметила, что попала в жанр «интервью с блондинкой», она что-то будет говорить, но это не имеет никакого значения, учитывая фотки. Черт побери, она вляпалась в это, как восточный европеец в капитализм! Не она ли, подумал я, вчера читала мне лекцию о СМИ, о том, что мы всем диктуем, что именно нормально. И вдруг сама с головой потонула в стереотипах! Я просто охренел, читая это. Теперь она, может быть, поймет, что через газеты довольно трудно проталкивать свой фильм. Стоишь там, куда тебя поставят! Тебе дают формуляр, и ты его заполняешь, как в налоговой инспекции! Если ты молодая актриса, которая должна показать свои сиськи в известном драматическом театре на периферии Европы, — тебе и сам Брехт не поможет выбраться из говна!

Я и раньше обращал её внимание на всё это, но, видимо, недостаточно. Она соглашалась, говорила, что ей всё ясно. А я видел, что такие разговоры её угнетали. И боялся, что она думает, что я хочу контролировать её карьеру. Боялся, что перегну палку из-за своего беспокойства. В конце концов, боялся собственной ревности, своего желания морализировать и проявлять власть. В своё время у меня в голове было полно такого патриархального дерьма. Мне казалось, что я ношу его в своих генах. И оно время от времени всплывает. У меня были такие связи, в которых я сам себе не нравился. Сейчас я за этим слежу. Слежу, чтобы такого не было.

И она сказала, что будет внимательной и осторожной в своих интервью… И вот пожалуйста.

— Я что-то не так сказала? — спросила она.

— Да нет, — сказал я. — Просто вся концепция, целиком, в общем…

Она ждала продолжения, а я делал вид, что не могу найти нужное слово.

И я сказал: — В общем, вся концепция, она типа того, не знаю, в целом как бы… Понимаешь, слегка того…

К счастью, молодежь теперь так и говорит, и этот бред можно использовать в дипломатических целях.

Будем реальны, я и сам не знаю, как она могла держать это под контролем, разве что просто отказаться от интервью. Актрисами интересуется главным образом желтая пресса, так что если бы она ждала, что интервью у неё возьмет какой-нибудь театральный критик, то могла бы ждать и до пенсии. Критики никогда не интервьюировали актрис, потому что они никогда ничего не знали об актерской игре. Об игре никто ничего не знает, хотя она присутствует всюду…

А может, именно поэтому, подумал я. Игра — это парадигма эпохи, все мы во что-то вживаемся. Игра — это экстракт свободы выбора. Никто больше не обязан наследовать идентичность, каждый может сам себя выдумать, косить под Курта Кобейна, Мадонну или Билла Гейтса. Когда-то ты рождался крестьянином и умирал крестьянином. И твое место было известно. Сегодня любой человек теоретически может стать кем угодно, каждый обязан отыскать свою личность, как теперь говорят, «найти себя». Даже принцесса Диана искала себя… А это, подумал я, оказалось непростительным, потому что королевская семья это реликт эпохи, предшествующей эпохи всеобщей игры, всеобщего театра… И всё должно быть именно так, как оно и есть. Они единственные, у кого нет права «искать себя».

Диана себя искала, и именно поэтому была близка так называемым обычным гражданам, которые на самом деле необычны.

Вчера я читал это и о Хендриксе. Как искал себя он, как вживался в образ… Хендрикс, еще летом 1966 года, когда он играл в нью-йоркском клубе «WHA», хотел выглядеть как Дилан! Всегда возил в чемодане бигуди, подравнивал волосы, чтобы копировать прическу Дилана! Он вообще тогда не был Хендриксом!

Он искал себя, он не знал, кто он. В Америке всем тогда казалось, что чернокожий не может быть рокером… По сути дела, Хендрикса вообще не было до тех пор, пока он благодаря стечению обстоятельств не приехал в Лондон, где его встретили как настоящее чудо, экзотическую фигуру, и тогда он выбросил дилановские бигуди, ему захотелось выглядеть как можно более необычным,