В дни домашнего ареста, которого добился Пётр Карлович, я подолгу лежала на кровати в доме доктора Разумовского, сверля потолок, борясь с желанием позвонить Ирбису, чтобы принести свои соболезнования, и, что самое страшное, попытаться утешить, не ради прощения, в котором не нуждалась, я маниакально хотела облегчить его страдания, которые, я уверена, он стиснул глубоко внутри себя. Я почему-то была убеждена, что кроме меня некому это сделать, что он остался со своим горем один на один, и боялась, что не сможет справиться с ним.

Сидя в четырёх стенах, я умудрилась заболеть. Температура скакала как безумная, лекарства не помогали. Моя температура жила сама по себе, по крайней мере, я убедила в этом доктора Разумовского, который настаивал на моей госпитализации, когда увидел на градуснике почти тридцать девять. На самом деле она подскакивала каждый раз после моей тихой истерики в ванной. Накатить могло в любой момент, но особенно тяжело было после сна, когда я выныривала в реальность. Я могла часами сидеть на террасе, закутавшись в плед, в состоянии полусна. Будил меня Разумовский, проверяя своей ладонью температуру то на лбу, то на щеке, недоверчиво глядя мне в глаза, обязательно утаскивая с холода в тёплый дом, кормя очередной горстью таблеток, которые не помогали.

Меня оправдали. На последнем заседании суда я стояла накачанная какой-то безумной смесью препаратов, благодаря которой могла говорить связно. Тайком неоднократно просканировала зал, но так и не нашла нужных глаз. Под конец заседания температура скакнула и из зала я выходила при помощи доктора Разумовского, который уже на улице проверил мою температуру, прикоснувшись ко лбу губами. Первое время подобный жест казался мне недопустимым, но к этому моменту я к нему привыкла, убедившись, что это лишь проявление заботы, не больше.

Доктор был убеждён, что как только меня оправдают, мне должно стать легче, что во всём виноват стресс, но он ошибался. Лучше мне уже никогда не станет и тогда я была уверена, что знаю об этом только я, но на самом деле, был ещё один человек, убеждённый в этом.

В университете я взяла академ, с работы уволилась, уже точно зная, что путь в медицину для меня закрыт. Я себя дискредитировала, заявив на суде, что находилась в состоянии шока после нападения Барса, в результате чего не смогла оказать ему помощь и вызвать скорую сразу. Человек, который запаниковал и не смог трезво соображать в стрессовой ситуации, когда на кону жизнь человека, никогда не станет хорошим хирургом. Я точно знала, что даже если доучусь и получу диплом, на мне всегда останется это клеймо.

Обманывала доктора Разумовского, что мне нужно время, чтобы оправиться, отвергла все его предложения о новой работе. Я отрезала и выбрасывала часть своей жизни, глубже погружаясь в апатию. Из лучшей студентки медицинского университета я превратилась в пустое место. В моей голове прочнее укоренялась мысль исчезнуть, как и Кисса. Только куда? К отцу не хочу. Его наша с Киссой судьба давно не заботит. К Киссе ни в коем случае нельзя, пока жив Ирбис точно. Доктор Разумовский предлагал продолжить жить у него – я отказалась. Мне хотелось побыть одной. Только наедине с собой я могла быть честна и откровенна, и как только разрешили, я вернулась домой.

– Всё, хватит. – Строго произнёс доктор Разумовский, встав рядом со мной и столом, за которым я сидела.

Он пришёл рано утром, как и вчера, и позавчера, и поза-позавчера. В последнее время его визиты раздражали, слишком частыми они стали. Раньше всё своё время он посвящал медицине, теперь, судя по всему, её место заняла я.

– Вы правы. Теперь со спокойной душой можете идти. – Сидела, помешивая в чашке десятую ложку сахара, мне нравилось смотреть как он растворяется.

– Ника! – Я впервые слышала от него подобный тон, никогда раньше он не позволял себе повысить на кого-то голос. Рука дрогнула от неожиданности, сахар из одиннадцатой ложки рассыпался по столу. – Я договорился со своим другом в Германии, будешь доучиваться там.

– Нет. – Отмахнулась и продолжила своё маниакальное занятие, решив добавить сразу две ложки сахара.

– Немедленно прекрати! – Крикнул так, что вздрогнула и уронила ложку. Подняла взгляд на доктора, который строго смотрел на меня. – Это твой шанс. Очнись и начинай готовиться к переезду. На сборы у тебя два дня. Я уже купил нам билеты.

– Нам? – Удивилась настолько, что показалось, что температура снова подскочила, хотя несколько дней до этого держалась в пределах нормы.

– Да. Я продолжу свою работу там. – Ответил привычным тоном.

– Вы же говорили, что никогда не покинете Родину, что хотите вернуться в родную деревню.

– Говорил. Но я должен быть уверен, что с тобой всё будет в порядке. И пока у меня будут малейшие сомнения в этом, я буду рядом.

– Зачем вам это? – Решилась спросить прямо, не понимая его мотивов. Он и раньше для меня многое делал, но его помощь после ареста казалась чрезмерной, а временами невозможной. Разумовский навещал меня в любое время. Ему позволяли приносить любые продукты и вещи. Даже то, что в камере я постоянно была одна, казалось мне его заслугой. Под домашний арест меня отпустили без проблем, но будто под его поручительство. Я была ему благодарна, но искренне не понимала его желания помогать мне. – Вы и так скомпрометировали себя. Вы загубите свою карьеру.

– Ника, то, что я сделал за свою жизнь, навсегда останется со мной и этого никто и ничто не изменит и не отнимет. Моё имя могут вычеркнуть из учебников, но никто не сотрёт из памяти людей спасённые мной жизни.

– Вы не ответили на мой вопрос. – Спросила, заглядывая в его серые глаза снизу-вверх.

– Ты моя наследница, все свои знания я передам тебе. Ты продолжишь моё дело, и я со спокойной душой уйду на покой. – Он наконец сел напротив меня, раздражённо отодвинув сахарницу в сторону, вызвав моё недовольство.

– Найдите для этого кого-нибудь другого, не такого слабого. – Отвернулась, пряча за напускным безразличием слёзы, спрятав дрожащие руки под стол.

– Ты думаешь я слепой или тупой. Я слишком хорошо тебя знаю. Ты могла испугаться, но не настолько, чтобы перестать быть врачом. Ты попала в вену наркоману, напавшему на тебя, с первого раза и рука твоя не дрогнула. Поэтому прости, но в твою версию с шоком я не верил и не поверю. Ты бы не позволила умереть даже такому подонку как Барский, даже если бы ему удалось тебя изнасиловать. Не знаю точно, что произошло, но догадываюсь, что не обошлось без твоей сестры. – Я с испугом посмотрела в глаза доктора Разумовского, окончательно выдав себя. – Собирайся. – Произнёс и оставил меня наедине с новыми мыслями в голове.

Я сидела в зале, глядя на место, где умер Барс, а именно Василий Барский. Его имя я узнала во время следственных мероприятий. Пока он был Барсом, было проще, прозвище отображало звериную суть, затеняя человеческую основу. Он был чьим-то сыном, братом, кто-то его любил. Кисса носит его ребёнка, которого Барс решил убить, а если учесть, что у Киссы отрицательный резус-фактор, её бы он искалечил. Чем ему так помешал этот ребёнок? Он мог его не признавать, мы бы с Киссой справились. Я уже неплохо зарабатывала, а после выпуска меня ждала карьера нейрохирурга. Барс сам виноват в том, что произошло, только почему же так паршиво? Откуда во мне появилось чувство, будто я действительно кого-то убила? Неужели за время расследования и суда, я настолько срослась с ложью, что поверила в неё. Или может это из-за отсутствия угрызений совести? Только откуда им взяться, если мне не в чем себя винить. Единственного виновника произошедшего уже похоронили.