валлийский язык в Великобритании и гэльский язык в Ирландии используются чаще, чем пятьдесят лет назад. Великобритания, Бельгия, Испания и другие страны Европы передали больше полномочий местным регионам. Глобальный информационный век может скорее укрепить, чем ослабить многие местные культуры.

По мере распространения технологий менее влиятельные субъекты получают все больше возможностей. На ранних этапах транснациональная компания, имеющая доступ к глобальным финансовым, технологическим и рыночным ресурсам, владеет всеми козырями и заключает с бедной страной выгодную сделку. Со временем, по мере развития квалифицированного персонала, освоения новых технологий, открытия собственных каналов доступа к мировым финансам и рынкам, бедная страна успешно и полностью пересматривает условия сделки и получает все больше выгод. Когда транснациональные нефтяные компании впервые пришли в Саудовскую Аравию, они претендовали на львиную долю доходов от продажи нефти; сегодня это делают саудовцы. Конечно, в культуре Саудовской Аравии произошли некоторые изменения, поскольку инженеры и финансисты обучались за рубежом, доходы населения выросли, произошла определенная урбанизация, но культура Саудовской Аравии сегодня, конечно, не похожа на культуру США.

Скептики могут возразить, что современным транснациональным корпорациям удастся избежать участи, постигшей гигантские нефтяные компании, поскольку многие из них являются виртуальными компаниями, разрабатывающими продукты и продвигающими их на рынок, но передающими производство десяткам поставщиков в бедных странах. Крупные компании разыгрывают между собой мелких поставщиков, добиваясь все более низкой стоимости рабочей силы. Но поскольку технология дешевых коммуникаций позволяет неправительственным организациям проводить кампании по «очернению», угрожающие их рыночным брендам в богатых странах, такие транснациональные корпорации также становятся уязвимыми. Как мы видели в предыдущей главе, некоторые технико-логические изменения выгодны сильным сторонам, но некоторые помогают слабым.

Экономическая и социальная глобализация не приводит к культурной однородности. Весь остальной мир не будет когда-нибудь похож на США. Американская культура очень заметна на данном этапе мировой истории, и это способствует американской «мягкой силе» во многих, но не во всех областях. В то же время иммигранты, а также идеи и события за пределами наших границ меняют нашу собственную культуру, и это повышает нашу привлекательность. Мы заинтересованы в сохранении этой «мягкой силы». Мы должны использовать ее сейчас, чтобы построить мир, отвечающий нашим базовым ценностям, готовясь к тому времени, когда в будущем наше влияние может уменьшиться. По мере того как глобализация распространяет технические возможности, а информационные технологии позволяют все шире участвовать в глобальных коммуникациях, американское экономическое и культурное превосходство может уменьшиться в течение столетия. Это, в свою очередь, приведет к неоднозначным результатам для американской «мягкой силы». Немного меньшее доминирование может означать немного меньшую тревогу по поводу американизации, меньше жалоб на американскую жестокость и немного меньшую интенсивность антиамериканской реакции. Возможно, в будущем у нас будет меньше контроля, но мы можем обнаружить, что живем в мире, который в большей степени отвечает нашим базовым ценностям — демократии, свободным рынкам и правам человека. В любом случае, политическая реакция на глобализацию будет гораздо более разнообразной, чем единая реакция против американской культурной гегемонии.

Политическая реакция на глобализацию

В последние годы участились политические протесты против глобализации. Битва за Сиэтл» 1999 года положила начало длинной череде уличных протестов против последствий глобализации.

Глобальные эффекты мощны, но они не проникают в общество неопосредованно. Напротив, они фильтруются через внутриполитические расстановки. То, как глобальная информация воспринимается в разных странах, является функцией внутренней политики. В этом смысле даже в эпоху глобализации вся политика остается локальной. Протестующие не представляют собой некую недифференцированную массу гражданского общества, несмотря на их частые заявления об этом. Например, Жозе Бове, звезда экономического форума бедных народов в Порту-Алегри в 2001 году, упорно защищает единую сельскохозяйственную политику Европы, которая наносит ущерб фермерам в бедных странах. Вдали от протестов реальность такова, что различные политические системы обладают разной способностью формировать экономические, социологические, экологические и военные силы, которые оказывают на них влияние; их население имеет разные ценности по отношению к этим силам; их политические институты по-разному реагируют на эти ценности, вырабатывая ответную политику.

Внутренние институты направляют реакцию на изменения. Некоторые страны имитируют успех, примером чего могут служить демократизирующиеся капиталистические общества от Южной Кореи до Восточной Европы. Некоторые приспосабливаются к новым условиям, используя оригинальные и изобретательные способы: например, небольшие европейские государства, такие как Нидерланды или Скандинавия, сохраняют относительно крупные правительства и делают упор на компенсации для неблагополучных секторов, в то время как англо-американские промышленно развитые страны в целом делают упор на рынки, конкуренцию и дерегулирование. Капитализм далеко не монолитен, и между Европой, Японией и США существуют значительные различия. Существует не один способ реагирования на глобальные рынки и ведения капиталистической экономики.

В других обществах, таких как Иран, Афганистан, Судан, консервативные группы оказывают сильное и даже жестокое сопротивление глобализации. Реакция на глобализацию способствует росту фундаментализма. В некотором смысле террористы «Аль-Каиды» представляют собой гражданскую войну внутри ислама, которая стремится перерасти в глобальное столкновение цивилизаций. Глобальные силы могут переформулировать этнические и политические идентичности глубокими и часто непредвиденными способами. В Боснии политические предприниматели апеллировали к традиционной идентичности сельских жителей, чтобы подавить и растворить космополитическую идентичность, которая начала формироваться в городах, что привело к разрушительным результатам. А в Иране происходила борьба между исламскими фундаменталистами и их более либеральными оппонентами, которые также исповедуют ислам, но более склонны к западным идеям.

Как уже отмечалось, рост неравенства стал одной из основных причин по-литической реакции, которая остановила предыдущую волну экономической глобализации в начале ХХ века. Последний период глобализации, как и полвека до Первой мировой войны, также был связан с ростом неравенства как среди отдельных стран, так и внутри них. Соотношение доходов 20 % населения мира, проживающего в самых богатых странах, и 20 % населения, проживающего в самых бедных странах, увеличилось с 30:1 в 1960 году до 74:1 в 1997 году. Для сравнения: в период с 1870 по 1913 год этот показатель вырос с 7:1 до 11:1. В любом случае неравенство может иметь политические последствия, даже если оно не растет. «В результате появляется множество рассерженных молодых людей, которым новые информационные технологии дают возможность угрожать стабильности обществ, в которых они живут, и даже угрожать социальной стабильности в странах зоны благосостояния». Поскольку растущие потоки информации делают людей более осведомленными о неравенстве, неудивительно, что некоторые решают протестовать.

Какими бы ни были факты неравенства, еще меньше ясности в отношении его причин и наиболее эффективных средств борьбы с ним. Отчасти рост неравенства по странам является прямым следствием быстрого экономического роста в некоторых, но не во всех