Рональд Граймс отмечает, что «очень немногие посчитают ритуалы эффективным средством спасения планеты от экологической катастрофы» (Grimes 2003:31). Несмотря на сомнения Грайса в возможности как либералов от религии, так и теоретиков ритуала понять возможную связь между ритуалами и защитой окружающей среды, он показывает, что необходимо производить эксперименты именно в качестве участников (ritualists) и теоретиков ритуала: «Мы не узнаем, что именно делают связанные с экологиями ритуалы, без экспериментов и критики ритуалов. Ждать, надеясь на получение достоверного знания прежде действия, – еще больший риск, чем надеяться приобрести знание путем действия» (Ibid 44). Это, по крайней мере отчасти, обосновывает эксперимент в его работе «Заклинательный рифф для шоу мировой медицины» под названием «Представление – это валюта экономики дара в Глубинном мире» (Grimes 2002).

Повторюсь, что цель этой главы – ввести в дискуссию множество способов соучастия в реальном мире и взаимодействия с ним. Так, я привожу в пример Граймса не для того, чтобы согласиться с ним и источниками его вдохновения в вопросе ценности представления (performance) или экономики дара в больше-чем-человеческом мире (хотя и для этого тоже). Скорее, его работа важна вследствие его стремления понять ритуал, основываясь на представлении о мире, пронизанном связями. Ритуализация предполагает проверку этой гипотезы. Если не считать, что мы живем и действуем среди связанных с нами других, ритуалы в самом деле бессмысленны. Возможно, что люди, практикующие религию, ошибочно находят намеренность там, где ее нет (на что указывают многие когнитивисты). Если божества или ежики не являются подлинно намеренно действующими агентами, они не могут взаимодействовать и даже просто действовать в ответ. В этом случае ритуальные действия будут иметь смысл (хоть и весьма бредовый) только для тех, кто понимает, что они наблюдают за безумными людьми. Но если космос насквозь пронизан взаимосвязями, остается шанс, что кто-то все же понимает ритуалы правильно, поскольку некоторые личности, относящиеся к другим видам, меж-действуют и соучаствуют. Вопрос религиоведам, живущим в таком мире – в котором Граймс предлагает ученым совершать ритуалы вместе с другими животными, – можем ли мы прекратить зацикливаться на якобы антропоморфных проекциях и признать наше родство и сходство с другими обитателями Земли?

Другой подход к вечному и, кажется, повсеместному вопросу о взаимоотношении культуры и природы предполагает обращение к смежному вопросу о взаимоотношении искусства и реальности. Из множества способов освоить этот материал я выбрал самый многообещающий, разработанный Тимом Инголдом в эссе «Пути мышления: чтение, письмо, рисование». Инголд завершает анализ «связи между территорией воображения и „реальной жизни“» двумя выводами:

Методологически, коль скоро в мире есть и рыба-плывущая-в-воде, и рыба-нарисованная-на-бумаге, и «природная» и «искусственная», мы можем испробовать более творческие (imaginative) способы научной деятельности. Более того, мы обязаны это сделать, если мир не конституируется разделением природы и культуры. Воображаемая рыба и рыба плывущая существуют в одном мире, они обе реальны.

Стремясь, опять же, ввести в наше обсуждение достойные внимания идеи и темы и надеясь, что странные тезисы окажутся плодотворны, я дополню тезисы Инголда результатами исследований Байроном Дейком взаимосвязи воображения и близости (intimacy). В своем исследовании коренных народов Канады и скрипачей-метисов (Dueck 2007) Дейк обнаруживает, как «миротворчество при помощи воображения» и «близость лицом к лицу» взаимодействуют, когда «широкая публика чужаков» (читатели со всего мира) видит интимную сторону туземной жизни, забот, слез, надежд и творчества. Здесь я нахожу язык, подходящий для описания мира связей, позволяющий нам говорить о таких предметах, которые прежде вызывали, кажется, непреодолимые трудности из?за бесполезных дуалистических терминов вроде репрезентации и объекта, сознания и материи, имманентного и трансцендентного, веры и факта. Вместо этого мы можем говорить о воображении всего, что только возможно (ритуальные встречи, эпические трапезы, единые теории, музыкальные рулады), все более приближаясь к их актуализации или материализации. Мы приводим в действие возможности и становимся ближе к получающемуся в результате миру.

В следующих главах, посвященных религиозной материальности и практике – ведь религия ничто без материальности и деятельности (performance), – я надеюсь обнаружить динамические взаимодействия между воображением и близостью. Здесь же меня интересуют академические способы быть и действовать в реальном мире. Воображение мира, разделенное проливом Декарта, привело ученых к устройству академической практики в границах, которые их коллеги оценивают как допустимо близкие. Будучи учеными, мы пытаемся исключить себя из мира чувств, страстей и эмоций, с которыми мы подлинно близки лишь в свободное время досуга. Но это отделение нас от мира предполагает, что мы лишь отчасти вовлечены в лишь отчасти понимаемую реальность. Сама попытка быть объективными приводит к этой неполноте. Вместо этого мы можем поэкспериментировать с потенциальной ценностью близости с каким-то другим миром, которому неведом картезианский разрыв.

В своих работах о «гостевании» как методе исследования (Harvey 2003a, 2005b, 2011a:227–228) я ставил вопрос о том, как нам следует проводить исследования в мире, основанном на взаимосвязях. У маори в Аотеароа, в Лондоне, в Элис Спрингс и на Гавайях я узнал, что возможность быть гостем у местных жителей чрезвычайно важна. Весь космос, кажется, работает вместе с людьми (состоящими в сообществах, определяющихся родством и местностью) для того, чтобы реализовать воображаемые возможности в более интимных сообществах. Чужаков призывают в пространство перед домами-предками и предоставляют им возможность стать гостями или врагами. Хозяева и гости взаимно учреждают друг друга, исследуют свои роли и подробно обсуждают все интересующие их вопросы. В таких уважительных взаимоотношениях открываются новые возможности, происходит обмен знаниями, их развитие и проверка. Так мне видится модель более эффективного научного исследования.