Если мир населяют только социальные существа и если мы допустим, что он основан на связях, а не на Декартовой дихотомии, все течет. Я утверждаю, что рассмотрение религии в контексте деятельности (performance), материальности, взаимосвязанности будет оправданно по четырем причинам: наш мир преимущественно социален, наша главная потребность – вести переговоры с другими (в большинстве своем не людьми), наиболее желательным результатом переговоров является или взаимоуважение, или противостояние, но наиболее существенный их исход – открытость дальнейшим связям. В следующих главах я проверю эти предположения (пусть по большей части и неявно) относительно тех наблюдаемых явлений, которые следует считать религиями.

Итак, академическое религиоведение во многом остается картезианским исследованием протестантизма. Ученые изучали и изучают протестантское христианство, протестантский буддизм, протестантский индуизм, протестантский синтоизм и протестантское язычество. Под изучением я, конечно, имею в виду, что они изобретали, пропагандировали и оспаривали эти интеллектуальные фантомы, эти вероучения или утверждения о трансцендентных, духовных и прочих чуждых не-реальностях. Будучи «объективными» (т. е. намеренно, осознанно и в результате серьезного усилия отключенными от реальности, отчужденными и безразличными), они с трудом могут изучать что-то, кроме порождений воображения, оформленных по лекалам раннего и нынешнего модерна. Впрочем, этот упрек несправедлив, по крайней мере потому, что такие субъекты не сами себя сконструировали по лекалам модерна. В реальном мире подобный стиль изучения религии получил и обоснование, и методологию: оно остается изучением идей, намерений и интеллектуальной деятельности (текстов и дискурсов), которое предпринимают в отношении квазипротестантских «верующих» квазипротестантские картезианцы модерна.

Религиоведы не одиноки в изучении не-реальностей. Насколько я понимаю, идет кампания, в которой некоторые экономисты наклеивают на учебники по экономике ярлыки: «Не использовать в реальном мире». То есть некоторые экономисты выступают против практики преподавания экономики, представляющей мир существенно отличным от того, в котором мы живем. Подобно тому, как слишком-модерность (most-modernity) протекает в мире, оформленном в послевоенном перерисовывании границ, предрассудков и убеждений в пользу колониализма бизнесменов и дельцов, религиоведение рождается в уловках модерна. Оно все еще пребывает в мире, сложившемся в результате европейских религиозных войн и индивидуализующей реформации того, что следует считать религией. Эта воображаемая религия бережно (в интеллектуальной практике, но никогда в реальной жизни) отделяется от политики и экономики, а также от тел и мест. Многие авторы (например: McCutcheon 1997, 2001, 2003; Wiebe 1999; Fitzgerald 2000; Mаsuzawa 2005; Wiebe&Martin 2012) говорили открыто или подразумевали, что религиоведение в значительной степени сохраняет уверенность в себе, лишь соответствуя параметрам, определенным людьми религиозными. «Религию» слишком часто определяют через то, что Лютер, Цвингли, Кальвин сделали с тем, что Августин, Павел и другие христиане посчитали главным в религии. Декарт едва ли свернул с этого пути; он лишь нанес свои граффити на их тексты, превратив «дух» в «разум», а «тела» в «res extensa» (все материальное). По какой-то причине архитекторы нового (но все еще протестантского) атеизма не замечают, что они по-прежнему реагируют лишь на близкие им по духу (религиозные) идеологии.

Поэтому наиболее проблематично даже не «религио-», а «-ведение». По счастью, это утверждение не ново. К несчастью, его нужно отстаивать с еще большим усердием. Открыта дорога к исследованию повседневной религии – которую иногда называют вернакулярной (Primiano 1995, 2012; Vаlk Bowman 2012), живой (McGuire 2009), практикуемой (performed) и материальной религией (Vasquez 2011). Но нам пора идти дальше. Пора нам отправиться куда-то еще и признать, что религии в реальном мире должна соответствовать и наука в реальном мире.

Цель религиозной деятельности у нгати-иэпохату[38] поразила или даже шокировала меня, когда я впервые читал введение Те Пакака Тауваи к «Религии маори» (Tawhai [1988] 2002). Более того, на написание этой книги меня вдохновили слова Тауваи о том, что «целью религиозной деятельности здесь оказывается ‹…› совершение насилия безнаказанно» (Ibid 244) – я стал думать, а можно ли отнести их к любой религиозной деятельности. Текст Тауваи в целом заслуживает места среди выдающихся исследований религии. Это пример тонкой рефлексии, уважительного отношения и добротного анализа данных. Он предлагает уточнения существующей практики изучения и описания религий. Но в связи с вопросом об определении религии статья Тауваи важна тем, насколько он далек от протестантского и просвещенческого понимания религии как веры сверхотделенных индивидов в трансцендентные божества. Скорее, он обращается к тому, как практикуют религию личности, объединенные в отношения, живущие в материальном мире соучастия.

Тауваи иллюстрирует свое утверждение о том, что «целью религиозной деятельности здесь оказывается поиск способа проникнуть на территорию сверхсущества и совершение насилия безнаказанно», говоря, что это значит «отправиться в лес и валить деревья для строительства, ухаживать за растениями, а затем выкопать клубни, чтобы накормить гостей» (Tawhai [1988] 2002:244). Не все жители Руаториа, неподалеку от восточной оконечности Аотеароа, занимаются садоводством или лесоводством[39]. И не все в Руатории возводят дома собраний в стиле предков, wharenui или wharetipuna. Но некоторые возводят. Среди маори множество отличных резчиков и плотников, а также садоводов и поваров – и в стране, и в глобальной диаспоре маори. Резчики, среди которых Джордж Нуку, возвели постройки в традиционном стиле из современных материалов (полистирена) в лондонском Британском музее. Как другие коренные народы, маори гордятся знаниями и умениями, связанными с обработкой дерева, в особенности с постройкой общинных зданий и домов собраний в традиционном стиле. Более того, сегодня этот искусный труд является одним из источников жизнеспособности культуры маори. Гостеприимство также обладает большим значением, будучи тесно связанным как со знанием традиционного садоводства, кулинарии и ораторского искусства, но также и с умением принимать гостей, подпитывать и распространять культуру.

Тезис Тауваи, тем не менее, не зависит от того, будет или нет больше садовников и плотников, чем есть сейчас. Он выбрал два вида деятельности, которые созвучны korero tahito («древним объяснениям»), выражение, которое он использует для того, чтобы познакомить с религией маори людей, прежде о ней не знавших. Всевозможные повседневные действия могут быть подходящим поводом и предметом религиозной деятельности. Но выбор Тауваи нельзя назвать и случайным. Религиозные действия в связи с деревьями и клубнями открывают путь к самому сердцу религии маори.