Погода в тот день не благоволила: было пасмурно, и вечером даже прошёл дождь с градом. Но днем сделалось сухо, и я вновь выбрался без всяких излишних пожеланий в торговые ряды. На Большом Торге Северного рынка собрались торговцы снедью со всех окрестных деревень, однако я остановился возле молодого мужчины, обликом своим немного напоминающего горцев рими, но чисто говорившего на шанрэньском языке. Большие корзины его доверху были наполнены апельсинами, мандаринами, лимонами, поздними яблоками и хурмой. Почти не торгуясь, я купил у него лукошко с практически яшмового цвета плодами и довольный побрел обратно в дом учителя.

Радость моя померкла, когда путь мне в одном из рядов перегородил паланкин, который носильщики поставили наземь, и вокруг которого кудахтали служанки. Должно быть, жене какого-то чиновника стало скучно в доме, и, пользуясь его отъездом, она решилась на подобное сомнительное развлечение. Чертыхаясь, я вынужден был свернуть в другой ряд, а оттуда, видя, как стражи под руки кого-то волочат, свернул в соседний, и сам не заметил, как оказался в той части рынка, где торговали всякой мелочью. И внимание моё в какой-то момент привлек торговец с золотым зубом, который раскладывал свой товар на прилавке.

Шёл уже час Лошади, и меня поразило, что он только-только пришёл. Усмехнувшись, я подумал, что он, должно быть, чрезвычайно уверен в том, что продает, и волей-неволей подошёл посмотреть.

Заметив мой интерес, он улыбнулся ещё шире, жестом показал, что рад мне и предлагает всё поразглядывать как следует, и я не удержался от вопроса:

— Отчего ты пришёл так поздно сюда? Нынче дни коротки. Скоро начнет темнеть, торговцы будут расходиться, и возле твоих лотков станут пастись лишь воришки и попрошайки.

— А мне некуда спешить, сянь. Я только вчера прибыл в столицу из Шан Ри[5]. И товар у меня годный. Разные полезные мелочи и самые разные амулеты. Все лично сделаны мастерами своего дела. Есть тут и те, что созданы руками монахов цзиньдао, и жрецами северных варваров…

Он ещё долго перечислял, но мне его амулеты и обереги интересны не были. Мой взор от лакированных шкатулок, наперстков и ножниц скользнул к гребням. Те тоже были на любой вкус, цвет и достаток, от простых деревянных до металлических. Некоторые даже из драгоценных металлов. Вот тут-то и увидел я то, что искал так долго — серебряный гребень, украшенный изображениями цветов слив мэй с жемчужными сердцевинами. Он казался даже красивее, чем тот, что я отправил Маранчех, и я взял его в руки, дабы рассмотреть получше.

— Прекрасный выбор! — похвалил торговец. — Сянь знает толк в красивых вещах. И в красивых девушках, верно, тоже. Ежли ищете подарок для возлюбленной, то лучше этого гребня точно не сыщете. Даже у меня.

— Нет, — пробормотал я, краснея, и положил гребень обратно.

— Отчего же нет? — вместе с голосом торговца прозвучало у меня в голове. И я сам не понял, мои то были собственные мысли иль чьи ещё. Но ежли не мои, то… — Бери!

Я покосился на торговца, силясь понять, из его ль уст вырвалось последнее слово. Он смотрел на меня прямо и нагло. Должно быть, и вправду он. Из упрямства я порассматривал и другие гребни, но потом всё равно спросил, сколько он просит за тот. Услышав цену в почти четыре сотни лянов, я нахмурился и спросил, за кого он меня принимает. Торговец тут же стал уверять, что гребень полностью серебряный, а не просто посеребренный, и жемчужины все настоящие и выловлены были на границе Акашского и Рассветного морей.

Всё это было славно, но я всё равно ответил, что сто восемьдесят — предел. Он опустил цену ещё немного, но в остальном стоял на своём. В конце концов, мы сторговались до ста восьмидесяти одного ляна, коль я возьму что-нибудь ещё и расскажу о нем своим знакомцам. Я купил маленькую лакированную красную шкатулку, дабы подарить её позже сестре на свадьбу, и на этом мы сошлись окончательно.

Продолжая мысленно разбираться, не надули ль меня, я вернулся домой, и вскоре после обеда стал писать письмо. Вышло коротко и шероховато, но я подумал, что гребень понятнее любых слов. К тому ж понадобятся ей ещё слова — она себя ждать не заставит. С этим убеждением я собрал послание воедино, завернув вначале в бумагу, а после в холщовую ткань, завязал крепко-накрепко и стал думать, с кем бы отправить это в Тайян.

И снова удача мне сопутствовала, ибо на следующий день я заглянул к Йе Баоюю, дабы справиться у него о его дяде и другом моем друге, который куда-то запропал, и наткнулся на помощника Цун Даогао, который нашёл приют в доме генеральского брата. С ним-то я после некоторых сомнений и отправил своё послание. Будь это сам командир Лай, я бы ни за что на это не решился, а этому простоватому, но честному вояке отчего-то верил. Да ещё на всякий случай припугнул его тем, что посылка очень ценная, и я непременно узнаю, коли она не дойдет до тех, кому предназначена. А про И Яна я узнал, что генерал Йе сделал его войсковым лекарем и забрал с собой к границам империи, и я даже написал другу короткое письмо, которое по возможности мне тоже пообещали передать как только так сразу.

Позже я обо всём этом с чистой совестью позабыл. До того самого дня…

–

То был первый день одиннадцатого месяца, и сезон лидун успел смениться сяосюэ[6]. С самого утра ярко светило солнце, и на небе не плыло ни единого облачка. Под вечер поднялся шквальный ветер, но до сумерек стояло полное безветрие. И только мороз, делавший скрипучим снег в саду, не давал забыть о том, что в Цзиньгуанди пришла зима.

Несмотря на это, я оделся потеплее и вышел прогуляться в заснеженный сад. Уже поставили вторую зимнюю раму и заделали щели, потому проветривать можно было, лишь открыв все двери. Днём мы так и делали. Наставник остался в комнате по соседству с моей, куда перебрался парой недель ранее, а я был рад уединиться, ибо с того момента меня не отпускало чувство, что он беспрестанно следит за мной.

Свадьба Цунь Каоши и Ву Хэ, как её звали, прошла ярко,