громко и пышно. Хороша ль невеста, я разглядеть тогда так и не сумел, ибо лицо её было обильно накрашено, но волосы густы, а тело казалось тонким и хрупким как у девушки, едва достигшей брачного возраста. И приданое в самом деле она имела богатое — в главный дом его заносили десять разных слуг. Так что я не знал, так ли уж не повезло внуку моего учителя. Да и со свадьбы их обоих почти не видал. И, по чести сказать, не особо-то о них думал до того дня, когда вышел прогуляться.

Вспомнить пришлось, когда я решил попить горячего чая с женьшенем прямо на галерее-лан флигеля, где жил, и уж было пошёл обратно, когда дверь главного дома распахнулась и оттуда, как была, без верхней одежды, выпорхнула Ву Хэ. Она бы, верно, и дальше бы так побежала, кабы не снег, который мог бы промочить её тканевые туфли насквозь.

«Неужто поссорились?» — подумал я с дурным предчувствием, и стал соображать, как бы теперь выйти из столь щекотливого положения — не хотелось мне с ней пересекаться, особливо, когда она вот так вылетела из дома, явно чем-то раздосадованная, а я невольно стал тому свидетелем. Я вмиг развернулся и кинулся обратно, зашёл за инби и стал думать, как быть теперь. К моему счастью, Синфу-ван посмеялся надо мной, и я услышал стук в ворота. Стрелою я метнулся к ним и открыл.

За вратами, кутаясь в свой меховой воротник, стоял какой-то мужчина, а, увидав меня, с легким поклоном сказал, что у него послание для Мэн Байфэна.

— Для меня? — переспросил я, присматриваясь к нему повнимательнее.

— Ежли вы тот господин, коего так именуют, то для вас.

— Да, это я, — признался я, и тогда он протянул мне сверток, ещё раз слегка поклонился, и торопливо ушёл прочь.

Я так и не признал в нем никакого из знакомых посланцев, посему ничего иного, кроме как закрыть ворота и вернуться в сад, мне и не оставалось. Возле инби я взглянул на холщовый мешочек, что мне передали, затем ощупал его. Внутри явно лежали лист бумаги и ещё какой-то твёрдый предмет, должно быть, деревянный.

Смотреть на улице мне не хотелось, и я выглянул из-за экрана. Молодая супруга Цунь Каоши всё так же стояла на галерее и растирала плечи. Экая упрямица. Какая б ни была ссора, это ведь точно не повод замерзнуть на морозе и заболеть. К тому ж я и сам успел озябнуть и понять, что переоценил себя. Хотелось скорее вернуться в дом и поставить медный котелок на очаг.

Прождав ещё немного, я понял, что больше тянуть нельзя и, делая вид, что с увлечением рассматриваю то, за чем шёл к воротам, я побрел к своему сянфану. Так бы мне и пройти, не поднимая глаз, но что-то дернуло меня поднять взор, и тогда я заметил, что Ву Хэ пристально смотрит на меня. Поприветствовав её со всей учтивостью, я всё ж не удержался и спросил, не холодно ль ей.

— А вам, достопочтенный господин? — ехидно спросила она.

— Мне холодно.

— Вот и мне холодно!

— Тогда отчего бы вам не вернуться в дом?

Уже, верно, готовая на меня сорваться, от этих моих слов она смутилась и опустила голову, а потом нехотя пробормотала:

— Тогда он подумает, что мои слова ничего не стоят, и незачем со мною считаться.

— А вы, госпожа, пообещали ему здесь замёрзнуть насмерть?

— Разумеется, нет!

Я усмехнулся и понял окончательно, что они поссорились, и теперь вот она решила показать коготки. Но мне всё равно было жаль её, и я предложил ей, ежли ей так уж не хочется возвращаться в главный дом, зайти хотя бы в боковой флигель к Аньцин и дочери моего наставника.

— Но там меня не ждут, — мрачно возразила Ву Хэ.

— Нас много где и когда не ждут, госпожа. Всегда нужно стремиться выйти из положения наилучшим возможным образом.

Когда я сказал это, она подняла голову и задумчиво поглядела на меня. И я подумал, что она и впрямь некрасива, но взгляд у неё умный и проницательный. И он с её упрямством неладно вязался. Мне совсем не хотелось в это вмешиваться, но чего доброго она б и в самом деле простудилась, а я бы потом остался виноватым. Поэтому я предложил проводить её. Она кивнула и требовательно взглянула на меня, но так далеко я зайти был не готов, и ей пришлось самой пробираться по заснеженной дорожке.

Дверь нам открыла госпожа Цюймоши, дочь моего наставника, и явно очень удивилась. А я вначале подумал, что лучше б на её месте оказалась Аньцин, но потом решил, что в таком раскладе есть и свои преимущества — уж они-то друг друга поймут наверняка. Посему я лишь сказал, что нюйши попала в затруднительное положение, и поспешил уйти, предоставив юной госпоже самой объясняться. Мне и без того пришлось учителю честно поведать, с кем я говорил, и он велел мне не лезть больше не в своё дело, и ещё целых полчаса говорил со мной о важности брака, спрашивал, отчего я не желаю жениться на Аньцин, и всё в том же духе. Насилу ноги унёс.

Уже начали сгущаться сумерки, когда я попал в свою комнату, зажёг светильник и сумел рассмотреть своё послание. То был сверток с письмом без подписи и маленькая круглая шкатулка из лакированного дерева. И хоть мне сразу стало любопытно, что внутри, начал я всё ж с письма. Впрочем, оно оказалось странным и коротким, ибо незнакомым мне почерком, каким писали разве что в годы первых синских императоров, было выведено стихотворение:

Твои несправедливые упреки

Я отобью ответным даром.

Меня почтил ты дорогим товаром,

Тебе ж алей, чем мои щёки,

прядь рыжих волос[7] пришлю.

И твоё желанье, надеюсь, утолю.

Ниже было подписано — «С благодарностью от Юньсюэ». Впрочем, я и без того уже догадался, кто мог мне так и такое написать, и взять не мог в толк, кто её учил писать стихи. И вообще писать. Я бы непременно обвинил её в бесталанности, ежли б