Я аккуратно записывал все свои действия в лабораторном журнале, большой зеленой тетради, которую иногда брал домой и над которой размышлял по ночам. В конце концов это меня погубило – однажды я проспал и, забыв толком привязать к багажнику тетрадь, которая к тому моменту уже содержала детальные данные за девять месяцев экспериментов, потерял ее на скоростном шоссе, идущем через Бронкс. Съехав на обочину, я обернулся и увидел, как мою тетрадь лист за листом уничтожает поток несущегося транспорта. Два или три раза я пытался броситься к тетради и спасти ее, но это было безумие – машины мчались одна за одной плотным потоком. Беспомощный, я стоял и смотрел, пока тетрадь не погибла окончательно.

Когда я явился в лабораторию, то стал успокаивать себя, говоря, что у меня по крайней мере есть миелин и я смогу анализировать его под электронным микроскопом, а потом восстановлю и сами данные. В течение последующих недель я хорошо поработал и вновь ощутил некий оптимизм, несмотря на некоторые промахи: например, я уничтожил несколько ценных слайдов объективом своего микроскопа.

Еще хуже, с точки зрения моего босса, было то, что я оставлял крошки от своих гамбургеров не только на скамье, но и в центрифуге, где я подвергал свой миелин очистке.

Затем меня постиг последний и невосполнимый удар – я потерял миелин. Каким-то образом он исчез. Возможно, я смахнул его вместе с мусором. Так или иначе, то мизерное количество, которое я добывал в течение десяти месяцев, безвозвратно исчезло.

Созвали совещание. Никто не отрицал моих талантов, но ни один не смог закрыть глаза на мои недостатки. Мягко, но твердо мой босс сказал:

– Сакс, вы представляете серьезную угрозу для лаборатории. Почему бы вам не заняться больными – так от вас будет меньше вреда.

Таким унизительным было начало моей карьеры клинициста[27].

«Ангельская пыль» – какое нежное, привлекательное название! Но и обманчивое, поскольку последствия общения с этой пылью могут быть далеко не привлекательными. В 1960-е годы я был активным потребителем наркотиков и готов был попробовать все. Зная о моем ненасытном и опасном любопытстве, приятель пригласил меня на вечеринку с «ангельской пылью» на какой-то мансарде в Ист-Виллидж.

Я немного опоздал – вечеринка уже началась. Когда я открыл дверь, явившееся мне зрелище показалось столь сюрреалистически-безумным, что по сравнению с ним чаепитие Безумного Шляпника и Мартовского Кролика было верхом здравомыслия и приличий. На мансарде была дюжина гостей, все красные от возбуждения, некоторые с налитыми кровью глазами, некоторые передвигались по комнате неверными шагами.

Один испускал протяжные крики и прыгал по мебели, явно изображая шимпанзе. Еще один делал своему соседу «груминг», выискивая у того в голове воображаемых насекомых. Кто-то наложил на пол и теперь играл с тем, что получилось, рисуя по нему указательным пальцем. Двое из гостей сидели абсолютно неподвижно, в кататоническом ступоре, а еще один, напротив, корчил рожи и беспрерывно болтал, изрыгая мешанину слов, подобную «словесному салату», который является симптомом шизофрении. Я позвонил в «Скорую», и всех участников вечеринки забрали в медицинский центр «Белвью»; некоторых там продержали несколько недель. Я был страшно рад, что опоздал и не наглотался «пыли».

Позже, работая неврологом в Бронксе, я видел больных, которых прием «ангельской пыли» (фенциклидин, или ФЦП) довел до состояния, подобного шизофрении; это состояние могло длиться месяцами. У некоторых были судорожные припадки, а у некоторых электроэнцефалограмма в течение года показывала черт знает что. Один из моих пациентов, пребывая под воздействием ФЦП, убил свою подружку, хотя потом не мог вспомнить, что он сделал (много лет спустя я описал этот сложный трагический случай, а также его не менее сложные и трагические последствия в книге «Человек, который принял жену за шляпу»).

Изначально, в 1950-е годы, ФЦП был принят в медицине как болеутоляющее, но к 1965 году он был выведен из клинической практики из-за своих ужасающих побочных эффектов. Большинство галлюциногенов оказывают первичное воздействие на серотонин, один из нейромедиаторов, но ФЦП, как и кетамин, разрушает глютамин, входящий в состав нейромедиатора, а потому он более опасен, чем прочие галлюциногены, и эффекты его отличаются большей долговременностью. Известно, что он был причиной структурных и химических изменений в мозге крыс[28].

Лето 1965 года было для меня особенно трудным, особенно опасным, поскольку в эти три месяца, отделявшие мою аспирантуру в Калифорнийском университете от работы в колледже Эйнштейна, делать мне было нечего и я был предоставлен самому себе.

Продав свой надежный «БМВ» R-60, я на несколько недель отправился в Европу, где прямо на заводе в Мюнхене купил новую, но более скромную машину – R-50. Сначала я поехал в Гюнценхаузен, маленькую деревню под Мюнхеном, где находятся могилы моих предков; некоторые из них были раввинами, взявшими себе имя Гюнценхаузен.

Затем я поехал в Амстердам, свой любимый город в Европе, где много лет назад состоялось мое сексуальное «крещение» и где я был посвящен в геи. В предыдущие приезды я познакомился с разными людьми; теперь же, на званом обеде, я встретил молодого немецкого театрального режиссера по имени Карл. Элегантно одетый и очень четко выражающий свои мысли, он остроумно и со знанием дела говорил о Бертольте Брехте, многие из пьес которого к тому времени поставил. Он был очарователен и в высшей степени цивилизован, но я не нашел его достаточно привлекательным в сексуальном отношении, а потому, когда вернулся в Лондон, совсем о нем не думал.

Поэтому я был удивлен, когда пару недель спустя получил от него открытку, где он предлагал встретиться в Париже. Моя мать увидела послание Карла и, очевидно слегка меня подозревая, спросила, от кого открытка. Я ответил, что открытка от старого друга, и вопрос на этом был закрыт.

Приглашение меня заинтересовало, и, воспользовавшись паромом, я отправился в Париж на новом мотоцикле. Карл снял в отеле уютный номер с обширной кроватью. Весь долгий уикенд мы осматривали достопримечательности и занимались любовью. Я привез с собой запас амфетамина и перед тем, как мы в первый раз отправились в постель, проглотил двадцать таблеток. Возбудившись и чувствуя острое желание, которого до приема таблеток у меня, в общем, не наблюдалось, я был, вероятно, особенно пылок и страстен, потому что Карл, удивленный моей ненасытностью, стал спрашивать, в чем причина. Это все амфетамин, сказал я и показал ему флакон. Из любопытства Карл взял одну таблетку. Ему понравилось, он взял вторую, третью, и, наконец, его забрало так же, как меня, и вскоре он превратился в некое подобие «оргазматрона» из фильма «Спящий» Вуди Аллена. Мне трудно сказать, сколько часов прошло, прежде чем мы, невероятно уставшие, сделали маленький перерыв, чтобы потом начать все сначала.