У одного из моих пациентов, молодого человека, каждое воскресенье была головная боль, сопровождавшаяся тошнотой. Он описал мерцающие зигзаги, которые появлялись у него в глазах перед началом приступа, и я легко поставил диагноз – классическая мигрень. Я сказал ему, что есть средство от этой болезни и что он, как только увидит зигзаги, должен положить под язык таблетку эрготамина – это предотвратит приступ. Через неделю молодой человек с волнением в голосе позвонил мне. Таблетка сработала, головная боль не появилась.

– Да благословит вас Господь, доктор! – сказал молодой человек.

«Черт! – произнес я про себя. – А медицина-то вещь довольно простая!»

В следующие выходные я ничего не слышал об этом пациенте и, желая узнать, как у него дела, сам ему позвонил. Он сообщил мне достаточно вялым голосом, что таблетка вновь сработала, а затем произнес вещь странную и неожиданную: ему скучно! Все последние пятнадцать лет каждое воскресенье он посвящал своей мигрени – к нему приезжала его семья, он был центром всеобщего внимания. Теперь же ничего не было, и как же ему всего этого не хватало!

А через неделю позвонила сестра этого молодого человека и с ужасом рассказала, что у брата был сильнейший приступ астмы и что ему дали кислород и адреналин. Она, как мне кажется, пыталась дать понять, что именно я виновен в том, что произошло, – я каким-то образом «раскачал лодку». На следующий день я навестил больного, и он рассказал, что в детстве мучился приступами астмы, которая затем была «вытеснена» мигренью. Я же не учел эту очень важную часть его истории, обратившись только к текущей симптоматике.

– Мы можем дать вам лекарство против астмы, – предложил я.

– Нет, – покачал он головой, – мне нужно другое…

Потом подумал и спросил:

– Наверное, для меня это необходимо – болеть по воскресеньям. Как вы думаете?

Слова его застали меня врасплох, но я нашелся:

– Давайте обсудим.

Два последующих месяца мы изучали причины этой его странной потребности – быть больным в воскресенье. По мере нашего продвижения вперед мигрени становились все менее докучливыми, а к концу и вообще исчезли. Для меня этот случай был примером того, как бессознательные мотивы могут иногда провоцировать физиологические процессы, а человек оказывается неспособным увидеть свое заболевание или его лечение на фоне более широкого контекста – всей своей жизни и ее составляющих.

Еще одним пациентом в клинике, занимавшейся лечением головных болей, был молодой математик, у которого по воскресеньям также бывали мигрени. В среду он становился раздражительным и начинал нервничать, в четверг состояние его еще ухудшалось, в пятницу он уже не мог работать. В субботу он испытывал настоящие муки, а в воскресенье молодого человека поражала ужасная мигрень. После полудня мигрень уходила, и больной по ее уходу либо обливался потом, либо изливал из себя целые пинты бледной мочи. Все это напоминало катарсис – как на эмоциональном, так и на физиологическом уровне. Как только мигрень и связанное с ней напряжение исчезали, мой пациент чувствовал себя обновленным и освежившимся, спокойным и готовым к творчеству: в воскресный вечер, а потом в понедельник и вторник он был способен к решению сложнейших математических задач. Потом вновь возвращались раздраженность и беспокойство.

Когда я нашел для этого человека адекватное лекарственное средство, то излечил его не только от мигрени, но и от математического дара, разрушив этот странный недельный цикл, где на смену болезни и страданию приходили отменное здоровье и мощная креативность.

Ни один больной мигренью не похож на другого, каждый из них необычен и неординарен. Работа с такого рода больными стала для меня настоящей школой в медицине.

Руководителем клиники, специализировавшейся на мигрени, был довольно известный врач по имени Арнольд П. Фридман. Он достаточно много написал по поводу головной боли и управлял этой клиникой – первой в этом роде – уже более двадцати лет. Думаю, что Фридман чувствовал ко мне симпатию, находил меня способным и хотел, чтобы я считался чем-то вроде его протеже. По отношению ко мне Фридман был настроен дружелюбно, он охотно поставлял мне больных и платил чуть больше, чем остальным врачам. Он даже представил меня своей дочери, и у меня было подозрение – а не видит ли он во мне потенциального зятя?

Потом произошел странный эпизод. По субботам с утра я обычно встречался с Фридманом и рассказывал ему об интересных пациентах, которые проходили передо мной за неделю. И вот однажды, в самом начале 1967 года, я сообщил Фридману о пациенте, у которого перед приступом головной боли наблюдались резкая боль в брюшной области и тошнота, а не возникали обычные для мигрени мерцающие зигзаги в поле зрения. Я сказал, что видел еще парочку подобных больных, у которых вместо головной боли развивалась боль в брюшной полости, и высказал предположение: а не «эксгумировать» ли нам старый викторианский термин «брюшная мигрень»? Когда я это произнес, Фридман вдруг превратился в совсем другого человека. Он покраснел и почти закричал:

– Что вы имеете в виду, говоря о «брюшной мигрени»? Наша клиника специализируется на лечении головной боли. Слово «мигрень» происходит от слова «гемикрания», а оно означает «головная боль»! Я не позволю вам говорить о мигренях, которые не связаны с головной болью!

Я опешил. Этот разговор стал причиной того, что впоследствии, в первой же книжке о мигрени, которую я написал, я стал утверждать, что головная боль не является единственным симптомом мигрени, а вторую главу полностью посвятил мигрени, не сопровождаемой головной болью.

Но то, что произошло между мной и Фридманом, было только первым и маленьким взрывом. Более крупный конфликт вышел летом 1967 года.

В «Галлюцинациях» я описал, как в 1967 году, переживая вызванный дозой амфетамина подъем душевных и физических сил, я от корки до корки прочитал написанную в 1873 году книгу Эдварда Ливинга «О мигрени» и задумал создать подобную книжку, «Мигрень 1960-х годов», куда собирался вставить примеры из собственного опыта работы с больными.

Летом 1967 года, проработав в клинике Фридмана ровно год, я отправился в Англию в отпуск и, к своему удивлению, в течение пары недель за один присест написал книгу о мигрени. Книга «вылилась» спонтанно, без следования какому-либо плану.

Из Лондона я послал телеграмму Фридману, сообщив, что только что сочинил книгу, которую отдал в издательство «Фабер и Фабер» (они когда-то издали книгу моей матери) и в которой издатель очень заинтересован[29].

Я думал, что Фридману книжка понравится и он захочет написать предисловие. Он же прислал телеграмму: «Остановите публикацию!»

Когда я вернулся в Нью-Йорк, вид у Фридмана был совсем не дружественный, выглядел он обеспокоенным и раздосадованным. И он почти вырвал рукопись книги из моих рук. Кто я такой, чтобы писать книгу о мигрени? Какая самонадеянность!