голосом, – как все остальные девчонки в Т., и как все девчонки, с которыми я знакомился на каникулах. Потому что ты читаешь, у тебя короткие волосы и амфибии с железными носами. Потому что ты меня притягиваешь и пугаешь, и с тобой я не могу себя контролировать.

Он схватил мою руку и положил себе между ног. Это уже был не мой брат, игравший со своей струей в туалете. Я почувствовала там большое, твердое. Потрогала.

– У тебя есть девушка.

– Да, есть.

Я убрала руку. Глубоко вздохнула, припомнила, что говорят в фильмах:

– Ты хочешь со мной трахнуться.

Лоренцо глядел на меня с какой-то неопределенностью в глазах. Я поняла, что мое обвинение соответствует истине. Он казался много старше, у него был кадык, светлая щетина на подбородке, бугор спереди на джинсах. Вещи, которых у меня не было, которых я не знала, которые и волновали, и манили.

– Трахнуться – неправильное слово, – сказал он и попытался меня поцеловать.

Почему? Разве я хотела чего-то другого?

Без сомнений и сожалений: я уже решила сдаться. Превратиться в такое место, где он мог бы потеряться, а я стать другой. Печально, что я так и не прочитала «Ложь и чары».

– Я соврала, – призналась я. – Я этого еще не делала.

Лоренцо просиял:

– Я тоже.

Солнце уже начинало закатываться за Корсику. Поднялся ветер. Лоренцо заливал мне рот слюной, а я была устрашающе счастлива. Что я первая. Что мы играем на равных. Я сняла с себя куртку, толстовку. И с него тоже. Я чувствовала себя свободной; он трогал мою грудь, и его ладонь была там, где еще никому не позволялось быть.

– Я возьму одеяло, – сказал он. – И допьем водку.

Я смотрела, как он встает, берет бутылку, достает что-то из кармана рюкзака. Мы были заодно. Я напилась, но соображала четко. Мы безмолвно подписали это соглашение. Что было совсем не просто, потому что он – мужчина, а я – женщина. Мы разные, и нам пришлось постараться. А еще я ощущала эту пустоту внутри, там, внизу; и это было не мимолетное чувство, а постоянная потребность. И он должен был войти туда, снять с меня этот груз. Я больше не хотела быть ребенком, не хотела быть не как все, не хотела чувствовать себя изгоем. И вот, как только я все это подумала, вернулся Лоренцо и накрыл нас одеялом.

* * *

В тот вечер я позвонила матери.

Я вернулась домой в половине восьмого и прошла прямо на кухню. Не помыв даже рук, распахнула шкафчик. Нашла баночку с шоколадно-ореховой пастой, пачку сухарей. Этим и поужинала – натрескалась до отвала, сидя за столом без скатерти, с выключенным телевизором, уставившись невидящим взглядом на цветочный мотив занавесок. Папа все предлагал приготовить мне пасту, рыбу, что-то приличное. Я не реагировала.

Утолив голод, я вышла в коридор. Не снимая вымазанной в земле и траве одежды, взяла трубку. Набрала код города, 015, потом номер. Линия была свободна. Я считала гудки: до восьми.

– Алло?

– Привет, мама.

– Дорогая, как ты?

– Плохо.

– Что ты говоришь?

– Я хочу, чтобы ты вернулась. Или я сама приеду, мне пофиг. Я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы мы жили вместе.

Молчание.

Отец застыл в дверях кухни, прислонившись к косяку, безвольный, точно швабра. Меня не волновало, что он все слышит.

– Я завтра возвращаюсь в Биеллу.

– Милая, мы с твоим отцом уже это обговорили. Мы приняли решение ради твоего блага.

– Моего блага? Хрена лысого!

– Элиза, ты должна учиться там, это важно для твоего будущего. Ты должна жить нормальной жизнью, спокойно, чтобы тебе кто-то помогал с учебой.

– Ты меня бросила, – прервала ее я. – Отделалась от меня. Даже на Рождество не хочешь приехать. Но почему? Почему ты меня совсем не любишь?

Я разразилась рыданиями.

Отец пошел было ко мне, но я предупреждающе выставила руку.

– Я тебя люблю, Элиза, ты даже не представляешь себе как. Думаешь, мне легко больше не видеть, как ты бродишь по дому? Думаешь, весело лежать на диване и не чувствовать, как ты сидишь рядом, на своем месте? Не покупать тебе картофельные палочки, не смотреть вместе телевизор? Думаешь, я не скучаю? Я привыкла ходить с тобой в магазин, ужинать вместе, знать, что ты сидишь, читаешь. Твоего брата дома не бывает, я все время одна.

– Но не так, как я! – яростно возразила я. – Ты не можешь равнять нас, это ведь ты моя мама!

– Я не особо преуспела, – услышала я слабый смешок, далекий, за пятьсот километров отсюда. – Создала тебе массу проблем – не нарочно, но это все равно моя вина. И я не хочу испортить тебе еще и лицей. Твой отец позаботится о тебе гораздо лучше.

– Очень удобно! – гневно крикнула я. – Что мне за дело до этой тягомотины? Я тебя уже два месяца не видела!

– На Рождество я приеду. Обещаю.

– Этого мало. Ты не можешь перестать быть моей матерью.

Я услышала, как она плачет.

Папа подошел обнять меня.

10

Обычная девчонка

Красота для Беатриче в то время означала все что угодно, но только не свободу выбора. Если уж природа помогла ей выделиться среди всех, то совершенствоваться приходилось через упорный ежедневный труд. Нельзя было одеться небрежно, допустить, чтобы увидели ее прыщи. Я отлично помню, как она избегала прямого света (не то что сейчас), особенно из окна. А когда ей случалось побездельничать, всего какой-нибудь час, то потом она чувствовала себя виноватой. В четырнадцать лет она уже была таким экспертом по косметике, эстетической хирургии и моде, что могла бы руководить «Космополитеном». Вероятно – и я подчеркиваю это «вероятно», поскольку сначала она мне вроде бы призналась, а потом взяла свои слова обратно, – в июне двухтысячного мать возила ее в Швейцарию на ринопластику. Любой врач отсоветует делать такую операцию подростку, но Джинерва Дель’Оссерванца была крайне амбициозна и произвела на свет Беатриче с единственной целью: добавить последний штрих к своей мечте. Белая вилла, черный БМВ, муж-бизнесмен, дружная семья и красавица-дочь, которая благодаря матери станет звездой. И от этой мечты Беатриче некуда было деться.

Если я и пытаюсь ее оправдать, то повинно в этом, конечно, мое подсознание. Я ее не извиняю. Не разделяю эту небрежность в работе, этот ее сумасшедший эгоцентризм, желание заставить весь мир крутиться вокруг ее нарядов, ужинов и интервью, а не заниматься проблемами экологии, преступности, неравенства.

Тем не менее мы с ней повязаны. Вспоминая годы нашей дружбы, я сожалею о том, что