– А может, чего-нибудь покрепче? Может, водки? Онаочень хорошо идет как болеутоляющее.

– Я хочу, чтобы вы меня убили.

Я подняла голову и посмотрела на Ленку.

– Ленка, принеси воды и водки. И собери, пожалуйста,нам что-нибудь поесть. Там, на кухне, стоит корзина. Неизвестно, сколько временинам в горах бегать. Главное, не умереть с голода.

Как только Ленка вновь вошла в дом, я попыталась приподнятьголову девушки, но та довольно громко застонала.

– Тебе больно?

– Да. Голова болит.

– Может, тебе там еще что-нибудь, кроме носа, сломали?

– Не знаю.

– Господи, на тебе есть хоть одно живое место?

– Не знаю, – словно в бреду повторила девушка.

Положив голову девушки себе на колени, я стала гладить Никупо грязным, мокрым и слипшимся волосам и медленно заговорила:

– Ника, понимаешь, я совершенно не знаю, что делать.Если бы мы сейчас были в России, то я бы вызвала «Скорую помощь» и тебя быувезли в реанимацию. Но мы находимся в чужой стране, да еще нелегально, направах проституток. А ты сама знаешь, что у проституток вообще нет никакихправ. Тебе нужна срочная медицинская помощь, и я не знаю, где ее взять. Идти тытоже не можешь.

Да и далеко мы тебя не унесем. Машины у нас тоже нет.

Если бы у нас была машина и мы бы знали, где находитсяроссийское консульство, мы бы положили тебя прямо возле него. Российский консулбы выглянул в окно, спустился, услышал, что ты говоришь по-русски, понял, чтоты русская, и обязательно бы оказал тебе помощь. Не сам, конечно, а отправил бытебя в больницу. Но у нас нет ни адреса консульства, ни машины, чтобы тебя донего довезти. У нас вообще ничего нет. Я чувствую себя виноватой в том, что мыничем не можем тебе помочь. Это страшно, когда рядом с тобой находится ещеживой человек, который может умереть в любую минуту, а ты ничего не в силах длянего сделать. Я ненавижу себя за свою беспомощность. Ненавижу. Мы не можемвзять тебя с собой в горы и не можем оставить тебя здесь умирать, потому что влюбой момент сюда могут вернуться турки. Они наверняка начнут издеваться надуже почти бездыханным телом. Ты так настрадалась, что мне даже страшно подуматьо том, что у тебя могут быть новые страдания.

– Вы можете меня убить, – простонала девушка изакрыла глаза. – Пожалуйста….

Показалась Ленка, несущая в руке бутыль турецкой водки инесколько бутербродов.

– А где корзина с провизией?

– Я не могу все за один раз унести.

Ленка была заметно напугана и даже не пыталась этого скрыть.

– Лен, ты что, покойников боишься? У тебя такое лицо…

– Посмотрела бы я, какое у тебя лицо было…

Не говоря ни единого слова, Ленка открыла бутыль и приняласьпить прямо из горлышка. При этом она ужасно морщилась, и было видно, что онавливает в себя заморское зелье с отвращением, через не могу.

– Да что ж ты так квасишь-то это пойло…

– Свет, скажи, когда мы уходили, Экрам лицом кверхулежал?

– Да. Мы ж у него по карманам шарили и нашли двестидолларов. Мы ж его сами перевернули.

– Это я помню.

– А зачем ты тогда спрашиваешь, если ты всепомнишь? – почувствовала неладное я.

– А руки у него как лежали?

– Как? Обыкновенно… – Я ощутила, как по моей спинепробежали мурашки. – А что?

– Он руки на груди скрестил.

– Как это скрестил?! Он же мертвый, а это значит, что ируки у него мертвые.

– Я тебе говорю, он руки скрестил. Ну так, какнастоящий покойник. Как будто он молится.

– Лен, ты чего несешь-то? Ты, наверно, слишком многотурецкой водки выпила.

– Водка тут ни при чем. Так он еще и пледом накрылся.

– Как накрылся? – Я начинала злиться и пыталасьпонять, что именно так сильно подействовало на Ленку – турецкая водка илиизвестие о гибели матери.

– Я зашла на кухню, а Экрам лежит, накрытый ихнациональным пледом. Я плед приподняла и увидела, что у него руки на грудискрещены, как у покойника.

– Лен, но ведь он мертвый! – не выдержав,закричала я.

– Я понимаю, что не живой…

– У тебя галлюцинации.

– Да нет у меня никаких галлюцинаций.

Увидев, что подруга опять глотнула турецкой сивухи, япопыталась выхватить у нее бутылку, но Ленка стала сопротивляться.

– Не трогай. У меня, может, единственная радость вжизни осталась. У меня матери не стало. Я имею полное право.

– О какой радости ты говоришь. Нам надо скорее отсюданоги уносить, а твои ноги от этой дряни могут нас подвести. Ты бы лучше Никунапоила. Человек без наркоза такие адские боли терпит.

– Сейчас напою. А ты пойди на Экрама полюбуйся. Может,у тебя тоже галлюцинации.

– Уж если у кого из нас и есть галлюцинации, так это утебя. Пить меньше надо, а то дорвалась до водки и про собственную безопасностьзабыла. Как я побегу с тобой в горы, если ты под любым кустом заснуть можешь?!

– А куда нам с тобой торопиться… У нас что, обратныебилеты есть и мы на самолет опаздываем?

– Да иди ты…

Я аккуратно положила Никину голову на землю и пошла в дом.

– Допилась. Экрам у нее ожил… Непонятно, что дальшебудет, – недовольно бурчала я себе под нос.

Как только Ленка принялась отпаивать Нику, я зашла в дом ина сгибающихся ногах прошла на кухню.

Чувство страха захватило меня изнутри и завладело каждойклеточкой моего тела. Картина, которую мне довелось наблюдать, едва не свалиламеня с копыт. Пройдя на кухню, я громко вскрикнула и потеряла дар речи.

Экрам лежал на том же самом месте, на котором мы его иоставили. Только не было видно ни его лица, ни его тела.

Он был накрыт красочным турецким национальным пледом, из-подкоторого торчали только ноги, обутые в обшарпанные, видавшие виды тапочки.

– Бог мой! – в сердцах прошептала я и слегкапопятилась обратно.

Поверх пледа лежала свежая алая розочка, словно ее толькочто срезали и положили на покрывало. Не было никаких сомнений в том, что алаяроза говорила о чьей-то скорби. Только вот чьей…