замерла. Представители партий и общественных организаций вынуждены были скрываться. РСДРП выпускало в Ростов-на-Дону газету «Рабочее дело», являвшуюся органом Донского комитета партии. В эти тяжелые для города дни представители различных политических взглядов объединились. В газете «Рабочее дело» в № 36 было помещено письмо от лица членов городского управления. Его подписали председатель думы и лидер Донского комитета РСДРП Б. С. Васильев, городской голова, гласный М. Б. Смирнов, член управы, бывший председатель Совета солдатских депутатов П. Мельников, секретарь думы А. С. Локерман, член управы В. А. Плесков и гласный Думы И. А. Виляцер[293]. Они просили их сделать политическими заложниками и расстрелять вместо детей. Под этой петицией по словам Локермана были готовы подписаться многие. Однако большевики закрыли меньшевистскую газету, петиционная компания сошла на нет. И тем не менее количество расстрелянных подростков сократилось.

В городе происходила постоянная борьба за власть. Но несмотря на наличие в Ростове-на-Дону ВРК из большевиков и эсеров, «власть фактически находилась в руках штаба фон Сиверса»[294] и коменданта города Колюжного. 12 февраля на объединенном заседании Совета депутатов фабрично-заводских комитетов и правлений профсоюзов избрали постоянный ВРК, но ни меньшевиков, ни эсеров-центристов, ни беспартийных в нем не оказалось. Третий очаг власти – это военные комиссары Антонова и Войцеховского, «объявивших себя высшей и неограниченной властью в городе»[295]. В связи с тем, что большевики не могли определиться, какая же из структур главнее, местную буржуазию обложили налогами: с одной стороны, ВРК, а с другой – Войцеховский. В этой борьбе победителем вышел ВРК, сумевший избавиться от Войцеховского, оказавшегося криминальным элементом, замешанным в хищениях имущества. Его непосредственные соратники также активно разграбляли город, а затем благополучно исчезали. Новая власть активно насаждала революционный порядок. Городская дума была разогнана, так как «принцип всеобщего избирательного права устарел»[296]. Члены ростовской городской управы, а также председатель Нахичеванского продовольственного комитета С. Касьянов были на несколько дней арестованы. Буржуазные издания были закрыты, а их типографии экспроприированы большевиками. Своеобразным компромиссов стало закрытие меньшевистской газеты «Рабочее Дело», чтобы оставить в живых председателя Ростовской думы Б. С. Васильева. Новая власть изменила функционирование судебной системы. Совет санкционировал введение военного положения. В ходе предвыборной борьбы в Совет на первое место в Ростове-на-Дону вышли меньшевики, получившие 53 голоса, большевики – 51, беспартийные – 42, эсеры – 14, левые эсеры – 8, бундовцы – 2, Поалей-Цион – 1[297]. Это действительно была власть Советов, но большевики объявили меньшевиков и эсеров контрреволюционными и исключили из Совета. После этого Донской комитет РСДРП подвергся обыскам. Более того, лидер левого крыла большевиков заявил, что меньшевиков следовало отправить на «харьковское направление». Меньшевики вынуждены были перейти на нелегальное положение. Чтобы обеспечить информационное превосходство в городе, большевики открыли ряд газет: «Известия», «Донские известия» – орган областного ВРК, «Правда», «Революционное знамя» – левых эсеров, «Черное знамя» – анархистов. Все типографии перешли под контроль СНК, правом издательства пользовались только советские партийные и профсоюзные органы[298]. Нарушившие данное постановление подвергались административному взысканию. В Ростове-на-Дону установилось «царство ортодоксальной публицистики».

Сложная ситуация в городе сложилась для обычных горожан. В Ростове большевики ввели комендантский час, нарушение которого каралось смертной казнью. А. С. Локерман приводит пример найденного в Нахичевани трупа с надписью: «убит после 9 ч. вечера»[299].

С особой жестокостью большевики расправлялись с ростовской буржуазией. Фабрики и заводы с доходом свыше 1600 рублей перешли в муниципальную собственность. Ряд предприятий национализированы (газета «Приазовский край», недвижимость купца Парамонова). Денежные вклады в банках облагались налогом от 15 до 50 %. Чеки меняли на деньги, за обмен брали 15– 20%. Люди были вынуждены откупаться от большевиков. Подобными грабежами занимались не только отдельные лица, но и целые группы. Большевики занимали особняки местной буржуазии: «господа члены ВРК не брезговали кушать с парамоновских тарелок и вытирать губы парамоновскими салфетками»[300]. «Трудно было разобраться где грабеж, а где реквизия», так как все органы «власти» этим занимались, причем отбирали и друг у друга. Реквизировали продукты питания, драгоценности, парфюм, корсеты, кружева, дамские пантолоны[301]. Обещание оплатить стоимость вещей по себестоимости выполнено не было. «Союз казаков и матросов» призывал «устроить варфоломеевскую ночь для буржуазии»[302]. Население центральных кварталов находилось в постоянном ожидании нападения красногвардейцев. Мужчины по ночам охраняли свое жилище, женщины и дети ложились спать в одежде. Локерман сделал не вполне утешительный вывод о морально-психологическом состоянии ростовчан в те дни: «…жизнь превратилась в сплошную длительную пытку и тысячи людей, еще недавно настроенные прогрессивно, как манны небесной ждали возстановления царизма и молились о скорейшем приходе немцев, гайдаманов, корниловцев, казаков – все равно кого, лишь бы избавиться от бандитов Советской власти»[303].

В связи с тем, что большевики в большей степени были заняты разграблением города, огромная часть постановлений и декретов не была вовремя реализована. Появились и местные декреты, и, хотя они носили рекомендательный характер, их неисполнение угрожало смертельной казнью.

Интересную зарисовку повседневного быта ростовчан делает Локерман в своей брошюре. В городе с приходом большевиков был увеличен хлебный паек, но вскоре запасы хлеба иссякли. Тогда Советская власть пошла на необдуманный шаг, отправив на муку посевное зерно. Эта мера означала фактическую гибель для населения. На мясо была установлена твердая цена, и вскоре оно тоже исчезло с прилавков. Единственным дешевым продуктом питания для ростовчан стала рыба, которой были завалены все рынки. По приказу большевиков в заповедной зоне Дона начали массово и варварски добывать рыбу. Произошел рост цен на коммунальные услуги. На ряде предприятий для рабочих была повышена заработная плата. Но при этом наблюдался рост безработицы. Большевики попытались провести социальные меры, в частности, на борьбу с безработицей выделили 250 тысяч рублей, организовали пункты питания для безработных. Некоторые антикризисные меры являлись фарсом: увольняли женщин, чьи мужья и отцы имели заработок[304]. Дошло до того, что началась череда бракоразводных процессов.

Поэтому вполне справедливым кажется замечание Локермана о том, что «никогда и нигде в мире не существовало власти более дорогой и более расточительной, чем советская»[305].

Затронул Локерман и вопрос об общественных настроениях ростовчан. Если до прихода в город большевиков им многие симпатизировали, то впоследствии «увлечение большевизмом начало быстро таять»[306]. Променьшевистски настроенные рабочие на заводах и фабриках принимали резолюции, осуждающие военное положение и действия большевиков. Меньшевики проводили агитацию среди рабочих, но вынуждены были констатировать «крайне низкий уровень сознательности рабочих масс»[307]. Локерман сумел выделить определенные эволюционные подвижки в сознании рабочих за