в отношении Ижевска так и было; касательно же Ельца вряд ли, поскольку Арсений (Стадницкий) в тот момент находился вне Ташкента. Луке казалось, что он должен последовать совету маститого иерарха, бывшего одним их трех кандидатов на патриарший престол на Соборе 1917/18 года. Он действительно подал прошение и был уволен на покой. С этого времени, лишенный церковной и университетской кафедр, профессор-хирург проживал в Ташкенте как частное лицо. Многотрудным и неоднозначным событиям церковной жизни в Ташкенте в 1926–1930 годах по возвращении из ссылки в Туруханский край в автобиографии Луки уделено лишь несколько абзацев. Но все, что случилось с ним после увольнения на покой, он считал «началом греховного пути и Божиих наказаний за него»[98].

Теперь многое зависело от того, кто придет на смену епископу Луке. Завоевать доверие ташкентской паствы, у которой отнимали любимого архиерея, было крайне сложно. Кандидатами на Ташкентскую кафедру в то время могли быть только те архиереи, которым власти разрешили бы отправиться к месту назначения, либо те, кто уже проживал на территории епархии. В 1927 году в ссылке в Средней Азии и Казахстане находилось более 25 архиереев, среди которых митрополит Новгородский Арсений был самым почтенным и авторитетным. Но он отвел свою кандидатуру, считая, что занятие им данной должности лишь навредит епархии. А может, втайне еще надеясь на возвращение после ссылки в Новгородскую епархию. При этом он не отказывался от деятельного соучастия в жизни епархии. Он переписывался с митрополитом Сергием (Страгородским), обсуждая с ним церковную политику, в том числе и ташкентские проблемы, был близок к туркестанским архиереям и оказывал на них влияние.

В конце концов митрополит Сергий в назначении правящего архиерея на Туркестанскую епархию остановил свой выбор на митрополите Никандре (Феноменове). Тот проживал в Ашхабаде после своей второй среднеазиатской ссылки и не имел возможности последовать ранее данному назначению на Одесскую кафедру.

Вступив в управление Туркестанской епархией, митрополит Никандр вынужден был служить в единственном тогда в Ташкенте Сергиевском храме, который кроме него «своим» продолжали считать различные церковные группировки – в том числе и так называемые «лукинисты», то есть прихожане, считавшие епископа Луку правящим архиереем и направлявшие многочисленные прошения об оставлении его в Ташкенте. Там же проводили свои службы и сторонники епископа Сергия (Лаврова).

Первое время приличного жилья у митрополита Никандра не было – он, как и все ссыльные архиереи, искал приют у благодетелей или снимал комнату. Как правило, это был старый район за городским Боткинским кладбищем. Ссыльные архиереи и священники проживали, иногда по несколько человек в комнате, в убогих саманных домиках. Нередко они не могли снять даже самую дешевую квартиру из-за страха домовладельцев быть привлеченными по «церковному делу».

Ближайшим и деятельным помощником митрополита Никандра стал протоиерей Михаил Андреев. Они оба подвергались со стороны враждующих церковных лагерей оскорблениям и угрозам. Чуть ли ни при каждом появлении Никандра в храме к нему подступали с одним и тем же вопросом: «Как Вы смеете служить с еретиком?» и требовали запретить протоиерея Михаила в служении. Протоиерея Михаила Андреева называли «безблагодатным», «еретиком» и другими более бранными словами.

Летом 1928 года в письме митрополиту Сергию протоиерей Михаил сообщал, что «положение митр[ополита] Никандра тяжелое, он одинок, и действия Е[пископа] Л[уки] он переживает очень болезненно. Еще ужасно, что только один храм у нас – будь другой – Вл[адыка] Никандр не остался бы в Сергиев[ском] храме ни минуты».

Бывало и так, что как только митрополит Никандр выходил на амвон с проповедью, «лукинистки» демонстративно покидали храм со словами «не дает говорить нашему владыченьке Луке» или массово шли под благословение к находящемуся на покое епископу Луке в то самое время, когда правящий архиерей в непосредственной близости произносил проповедь, служил молебен или стоял с крестом на солее. Не отставала и «обижаемая» сторона. Приверженцы протоиерея Михаила в лицо называли епископа Луку «живоцерковником».

Зримым свидетельством истинного примирения епископа Луки и протоиерея Михаила могло бы стать их совместное богослужение. На то, чтобы оно состоялось, у митрополитов Сергия (Страгородского), Никандра (Феноменова) и помогавшего им Арсения (Стадницкого) ушло полтора года. Протоиерей Михаил, хоть и просил большего (а именно публичной сатисфакции), но всегда был готов к сослужению. А вот епископ Лука – нет. Признав в конце концов полномочия митрополита Никандра, соглашаясь с необходимостью искреннего публичного примирения всех сторон, он с трудом преодолевал разлад, а служить в немирном состоянии, очевидно, не мог.

Документы свидетельствуют о неоднократных попытках в 1928 году митрополита Никандра пригласить к общему богослужению епископа Луку. Но всякий раз тот отказывался. Тогда ему предлагалось служить в храме одному… но и тут отказ. На праздник Вознесения в архиерейском облачении епископ Лука все-таки пришел, стоял службу, но в алтарь не входил и просил у правящего архиерея разрешения причаститься. Это был не единственный случай, когда епископ Лука отказывался сослужить митрополиту Никандру и создавал для него непростые этические проблемы.

Наконец, 9 июня 1929 года в Успенском пригородном храме «на Куйлюке» состоялось богослужение, ознаменовавшее примирение «партий» староцерковной общины Ташкента. В дальнейшем епископ Лука просил разрешения на служение у правящего архиерея. Таким образом, взаимоотношения между архиереями были введены в каноническое русло. Противостояние если и оставалось, то в значительной мере ушло под спуд, и скандальных историй с публичным оскорблением духовенства после лета 1929 года, как кажется, не случалось.

Весной 1930 года стало известно, что Сергиевская церковь предназначена к разрушению. Лука принял твердое решение в день закрытия ее отслужить последнюю литургию и после нее, когда должны будут явиться «враги Божии», запереть церковные двери, снять и сложить грудой на средине церкви все большие деревянные иконы, облить их бензином, в архиерейской мантии взойти на них, поджечь бензин спичкой и сгореть на костре. Он не мог стерпеть разрушения храма… Оставаться жить и переносить ужасы осквернения и разрушения храмов Божиих было для него совершенно нестерпимо. Лука надеялся, что акт самосожжения устрашит и вразумит «врагов религии» – и остановит разрушение данного храма и других храмов в России.

Однако этому не суждено было сбыться. Закрытие Сергиевской церкви было отложено.

Второй арест и архангельская ссылка. 1930–1933

6 мая 1930 года Лука был на литургии в Сергиевском храме и при чтении Евангелия вдруг с полной уверенностью утвердился в мысли, что в этот же день вечером будет арестован. Так и случилось.

Внешним поводом к аресту послужила записка, данная им в вгусте 1929 года жене покончившего жизнь самоубийством ташкентского профессора И. П. Михайловского, чтобы она могла свершить церковное погребение мужа. В ней он писал: «Удостоверяю, что лично мне известный профессор Михайловский покончил жизнь самоубийством в состоянии несомненной душевной болезни, от которой страдал он более двух лет».

Очевидно, следует привести некоторые