— Вай, Танэчка, темнишь, слушай.

— Да ничего я не темню, — искренне возмутилась я, — все как на духу. Просто я уверена, что разгадка именно в сейфе.

Гарик хлопнул ладонью по столу:

— Ладно. На месте разберемся. Поехали, Таня. Найдем убийцу — я тебя в самый лучший ресторан Тарасова поведу. Иначе я не Гарик Папазян.

Он поднялся и, подойдя ко мне, игриво обнял за плечи:

— Не откажешь же ты лучшему другу в такой мэлочи? А, Таня-джан?

— Этот вопрос мы пока оставим открытым, — ответила я и улыбнулась. — Тебе ведь только палец в рот положи, ты всю руку оттяпаешь.

Папазян хохотнул. А я поднялась.

— Подождите меня внизу. Я забегу кое-куда. — И пояснила: — Твой чай наружу запросился. Я быстренько.

* * *

А в заведение я по другому поводу помчалась. Мне надо было позвонить знакомому журналисту. Оставлять на потом звонок рискованно: застать его на месте — дело нелегкое. И оно мне пока не удалось. Ничего, попытаю счастья попозже. Я неугомонная.

Рисоваться я обычно не люблю. Но именно в этом деле я не могу допустить, чтобы лавры достались стражам порядка. Именно я должна в этот раз показаться на белом коне и предъявить доказательства того, что Губера убили. В противном случае денег за расследование мне не видать как своих ушей.

* * *

Ох, как я усердно ворошила содержимое сейфа. Очень старательно. Но ничего интересного для данного дела мы не обнаружили. Убийца, вероятно, работал в резиновых перчатках.

— Вах-вах, не зря мудрецы говорили: «Послушай женщину и сделай наоборот».

— Папазянчик, милый, ну что ты так распереживался? Ну найдем мы этого кренделя, ей-богу. У него все и спросим. — Я по-дружески ткнула Папазяна кулаком в плечо.

Лучший мент всех времен и народов обреченно махнул рукой и устало пробормотал:

— Не знаю. Но у нас есть кресло и есть детектив, который, возможно, прольет свет на это темное дело.

А вот кого из нас он имел в виду: меня или Шимаева Романа Николаевича — для меня осталось тайной.

Коллеги уже закрывали дверь особняка, когда я вдруг «вспомнила», что оставила косметичку в кабинете Губера, когда подправляла губы.

— Я мигом, ребята. Дорогу знаю. — И умчалась, оставив их в дверях.

В кабинете я открыла окно и аккуратно выставила кресло в сад. А потом достала из пакета и включила счетчик Гейгера в первом диапазоне. Ведь радиационный фон там был, как я уже говорила, повышен. Всего на пару секунд. Этого достаточно, остальное я просто смонтирую, многократно переписав звуки с помощью другого магнитофона. Для того и была забыта косметичка.

— Совсем крыша поехала. Наверное, старею, — обезоруживающе улыбнулась я коллегам, вернувшись.

Они ничего не ответили. Настроение у них было явно хуже, чем у меня. Я решила дать им ЦУ.

— Знаете, ребята, на свалке поспрашивать надо. Может, они номер машины, на которой кресло привозили, видели. Ведь Федор его наверняка оттуда приволок.

— Не такие уж мы и глупые, Татьяна Александровна, — заметил сухопарый опер.

Вот и ладненько. Пусть ищут, бродяги. Я сделала им ручкой.

— Тут я с вами расстаюсь.

А на вопросительный взгляд Гарика ответила:

— С Кешкой договорилась. А слово я привыкла держать.

— Опять купаться ночью пойдешь? — съязвил коллега.

— Может быть. Какие наши годы. — Я беззаботно пожала плечами и удалилась. Недалеко. За угол соседнего дома.

И тут же вернулась. Вспомнила кое-что. Их уже на взлете выловила.

— Гарик, возьми мой мобильный телефончик. Вдруг я что-то полезное откопаю. Тогда смогу позвонить тебе в любой момент.

Взгляд Папазяна стал лукавым:

— Темнишь, Танэчка, слушай. Чует мое сэрдце. С чего вдруг такой заботливой стала?

— Не хочешь — и не надо. Так бы сразу и сказал. — Я обиженно надула губы и повернулась, чтобы уйти.

— Давай, Таня-джан. Только ведь по этому телефону никто, кроме тебя, мне позвонить не сможет. А это значит, что ты на сто процентов уверена, слюшай, что очень скоро тебе будет чем поделиться. Скажи, что лучший сыщик Тарасова Гарик Папазян прав, как всегда?

— Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом. Вот и я мечтаю, что мои труды увенчаются успехом. А уж когда увенчаются, я тебе свистну и поделюсь лаврами, недоверчивый ты мой.

— А что, Папазян, девушка дело говорит, — вмешался в разговор напарник Гарика, молчавший практически все это время. У меня даже сложилось впечатление, что он, кроме профессиональных арго, и слов-то никаких не знает.

Таким образом, вопрос со связью тоже был решен. Теперь в любой момент я смогу вызвать Гарика. В любой, конечно, не имеет смысла. Именно тогда, когда этот самый момент созреет.

Убедившись, что конкурирующая фирма отбыла в неизвестном направлении, я вышла из укрытия и отправилась к месту парковки моей машины. Умничка Шурик все сделал как надо. Премного ему благодарна. Остальное, как говорится, дело техники.

А полутораметровый забор губеровского сада для меня не преграда. Добрую службу мне сослужила веревка, которая всегда имеется у меня в багажнике.

До поворота на Тарасов все шло как надо. Я уже была склонна поверить, что истина «все начинается с утра» устарела. Все было гладко, несмотря на ночные кошмары и утренние беды.

И откуда они только вынырнули, козлы, пасущиеся на асфальте! Они, гады, за кустиками притаились. Терпеть не могу эту партизанскую войну с автомобилистами. Полосатый жезл приказал мне остановиться. Сердечко мое затрепетало. Приехала, похоже. Если дыхнуть заставят, пропала, девочка: остаточные явления наверняка имеются.

Но все мои переживания останутся при мне. Ничто нас в жизни не сможет вышибить из седла. Улыбочку, Танька! Голливудскую. И, главное, понаглее, понаглее. Наглость — второе счастье.

Я притормозила и заглушила движок, но из салона выходить не стала. «Дудки, уважаемые. Хлеб за брюхом не ходит», — мысленно сказала я гаишникам.

Один из них, тот, что помоложе, с прилизанной шевелюрой, подошел к моей «девятке» и, козырнув, представился:

— Лейтенант Синицын. Документики предъявите, пожалуйста.

Я молча протянула ему права, техпаспорт. Он внимательно изучил бумаги, сравнил, так сказать, с «оригиналом» и попросил открыть багажник. Нашел-таки способ извлечь меня из салона. Ничего не поделаешь. Пришлось подчиниться.

— А что, собственно говоря, случилось? — поинтересовалась я, выполняя его требование. — Я ничего не нарушала, скорость не превышала.

И, надо думать, совершенно напрасно это сделала. Они, голубчики, таких вопросов не любят. Промолчи я, они меня, может, и отпустили бы подобру-поздорову. А теперь, увы и ах, заставили еще и продышать.