– Она забрала у вас ключи от квартиры из кармана?

– Да, она. Я то отключался, то приходил в себя. Но, кажется, она шарила по карманам. Вы задержали ее?! Арестовали? Я не хочу, чтобы она там жила!!! – Голос пострадавшего сделался плаксивым. – Она бессовестная! Дрянь…

– Она мертва, Иван Иванович, – перебил его хныканье Востриков. – Кто-то убил ее прямо в вашей квартире. На вашем диване. Размозжил голову.

– Господи-и-и… – тихо простонал Грищенко. – Нет! Этого не может быть!!! Она не должна была, она не имела права…

Умереть в твоей койке?! Изгадить тебе холостяцкий интерьер? Востриков тяжело вздохнул и спросил:

– Как вы думаете, кто мог сделать с ней это?

И тут Грищенко преподнес ему первый сюрприз на сегодняшний день.

– Марина, – ответил он с горечью. – Она собиралась с ней разобраться…

Ух ты! Ничего себе! Сдал, не раздумывая, свою секретаршу и любовницу! Настолько законопослушен или труслив?

– Понятно, – Востриков обвел в блокноте имя и фамилию Марины жирным полукругом. – А кто вас отвозил в больницу, вы не помните? Мне он нужен для дачи свидетельских показаний. Может, он оставил телефон и…

– Это был тот человек, который за мной следил, – сделал Вострикову второй сюрприз Грищенко. – Марина должна знать, кто это…

Мельников, набычившись, смотрел на членов семьи, занявших большой круглый стол, накрытый к ужину. Слева сыновья. Сытые, наглые, взгляды дерзкие. Справа дочь. Худенькая, не в породу. Печальная. Но глазки тоже мерцают с вызовом. Ну-ну…

А напротив супруга, которую он вчера выселил из своей спальни. Выглядела Машка вопреки ожиданиям достаточно свежо. Нарядилась в шелковое платье нежно сиреневого цвета. Волосы причесала, даже чуть подкрасилась.

Это она его соблазняет, решил Мельников под первую рюмку водки, когда семья приступила к ужину. Решила, что если морду накрасила, воронье гнездо свое причесала, то он и растаял! И забыл, как она решила добро его с ним делить! Нет уж! Хренушки, Мария! Облажалась! Теперь красься, не красься – не поможет! Да и не особо он пленен был сегодня ее телесами. Сегодня с утра он уехал на фирму. И там…

Что он творил сегодня с Илюхиной, лучше никому не знать!

– Мне же посадить тебя, гадина, – два раза пальцами щелкнуть!!! – злобно шептал он ей на ухо, прижимая ее голову к своему рабочему столу. – Ты понимаешь, что теперь ты в моих руках полностью???

– Понимаю, – шептала она, крепко зажмурив глаза.

– Как ты посмела желать мне смерти, дрянь??? Как??? Ты??? Посмела???

Унижать ее ему всегда нравилось. Сегодня нравилось особенно. Сегодня она была особенно хороша в своей длинной прозрачной юбке, колыхающейся при каждом ее шаге. И сегодня она зависела от него, как никогда. От его милости, от его настроения. И теперь уже дело было не только в том, уволит он ее или нет. Выпишет ей премию или нет. Сегодня речь уже шла о ее свободе!

– Они говорили со мной о тебе, понимаешь? – Мельников медленно расстегивал ремень, успев уже задрать на ней юбку. – Они спрашивали меня: имею ли я к тебе претензии на предмет случившегося? А знаешь, что я говорил им?

– Что?

Карина кусала губы, стараясь не обращать внимания на то, что он с ней делает. Она же умела раньше отключаться. Просто выключала голову, тело и старалась думать о чем угодно. О том, например, что первым купит в их с Геной спальню, когда закончит платить по кредиту и уволится наконец с этого ужасного места. О том, как обновит свой гардероб. Или поменяет наконец машину.

У нее всегда получалось отключаться. Сегодня – нет. Сегодня ей было по-настоящему страшно. Мельников – это ужасное чудовище – был прав! Она облажалась своим неосторожным заявлением. С ней ведь тоже говорили полицейские. И с Геной говорили. И он запаниковал, занервничал. И даже хотел бросить заниматься китайским языком с дочерью Мельникова. А это – даже без учета планов Карины на скорую месть – были неплохие деньги. Должен же он начать хоть когда-то зарабатывать, в конце концов! Ей удалось сохранить самообладание, и показалось, что она смогла убедить этого Вострикова, но…

– Но ведь ты понимаешь, что если я захочу и если они захотят, то тебя посадят?! Понимаешь?! – пыхтел за ее спиной Мельников, прищемив «молнией» край рубашки. – Я заявлю! И тебя посадят! Я ведь не показал им запись, детка.

Ага, запись все же была! Она не ошиблась!

– И знаешь, почему?

– Почему? – Ей стало интересно.

– Потому что без этой записи они еще могут сомневаться в твоей виновности, могут заподозрить Ольгу в том, что она оговорила тебя. А с записью тебе конец! И ты знаешь, что должна теперь делать? – Его руки подняли ее юбку еще выше, толстый волосатый живот уперся ей в зад. – Ты должна просить меня! Постоянно просить! Ну! Проси, дрянь…

И она просила. Она так просила, что Мельников чуть сознание не потерял от наслаждения. Даже сейчас, сидя за одним столом со своей женой и детьми, он почувствовал возбуждение, вспомнив об этом. И ничуть не застыдился.

– Итак… – он отложил столовые приборы, отодвинул пустую тарелку, сделав знак Валентине убрать все. – У меня к вам, дети, разговор. И к жене, собственно, тоже. Я для этого вас и собрал.

Четыре пары встревоженных глаз сошлись в одной точке – на нем.

– С этого дня я меняю условия вашего существования, дорогие мои домочадцы.

Мельников принужденно улыбнулся. То, что он готовился им сказать, им не понравится. Но ему плевать! Давно пора было что-то менять. Давно. Он все тянул и тянул, жил по инерции, позволял семье пользовать себя как угодно. И вот она – расплата – не заставила себя долго ждать. Толстомордая супруга раззявила рот, и он такое услышал!

– Мария, – он строго глянул на притихшую жену. – Ты станешь получать на банковскую карту недельное пособие. Ровно столько, сколько я сочту нужным.

– Но! – Ее губы обиженно задрожали. – Откуда ты знаешь, сколько мне нужно?!

– А мне плевать, сколько нужно тебе! – Его громадная ладонь громко шлепнула по столу. – Сколько сочту нужным я! Точка!

– Продукты дорожают и… – начала она.

Но Мельников ее снова перебил.

– Никаких продуктов! Деньги на них теперь будут у Валентины. Она покупает, отчитывается передо мной. Надо будет, бухгалтера посажу в своем кабинете, – и тут же подумал про Карину.

Машка тоже подумала про ту, чью фамилию слышала от полицейских, лицо ее побагровело, руки, комкающие салфетку, затряслись, но она сдержалась.

– Ты станешь получать только на… На булавки! – с пренебрежением фыркнул Мельников.

– А одежда?!

– У тебя ее столько, что жизни не хватит переносить. К тому же… – Мельников брезгливо сморщился. – Ты все время ходишь в ночных сорочках! Все!