там крепостное право уничтожено более полувека назад. Дворянство литовских губерний первое подало государю заявление о своей готовности и о своем желании уничтожить крепостное право; дворянство прочих наших губерний подало подобные заявления позже; московское дворянство, мнящее себя сердцем России, дождалось выговора от государя и тогда уже.

Часто бывает, что человек, изобличаемый в несправедливости, видит, наконец, и сам, что он не прав, но тут-то и начинает горячиться и сердиться; это именно случилось с благообразным учителем: он не дослушал меня:

— А я все-таки осуждаю их восстание; не должны они были бунтовать, потому что мы — империя, но империя демократическая.

Я попробовал возвратить ему:

— А почему вы думаете, что повстанцы враждебны демократическим стремлениям? Я нахожусь среди них больше восьми месяцев; многие сотни их прошли пред моими глазами; они разговаривают между собою о разных разностях, нисколько не стесняясь моим присутствием: и ни разу я не слышал, чтобы кто-нибудь из них выразил крепостнические вожделения. Всего труднее поддается лечению тот вид слепоты, когда человек — не желает видеть. Учитель твердил свое: мы — империя демократическая.

11

В начале ноября 1864 года, в ясный, тихий, слегка морозный день мы приближались к месту нашего назначения. Равнина, покрытая поблекшею, заиндевевшею травою, кое-где желтоватою, кое-где сыровато зеленою; снег на этой равнине есть в виде пятен; разбросанных там и сям, но этих белых пятен немного; на горизонте горы, не высокие, все больше приближающиеся к нашей дороге и с правой стороны, и с левой. Довольно большое село, дворов сто, пожалуй — полтораста; проезжаем его тихо, почти шагом, но не останавливаемся. За селом едем версты две или три и въезжаем в котловину: и прямо перед нами, и справа от нас, и слева — горы, не высокие, но придвинувшиеся совсем близко; на них кое-где хвойные деревья довольно мизерного вида. На дне котловины прямоугольник, огороженный высоким частоколом: Акатуйская тюрьма.

Глава 4

Акатуй

1

[отсутствует часть текста][188]

Несколько человек отряжались ежедневно к нашей тюрьме; они помещались в небольшом караульном доме, расположенном снаружи тюрьмы, в нескольких десятках шагов от ворот.

Насколько могу припомнить, колодезя ни в тюремном дворе, ни вне его не было; воду привозили в бочке из ручья, находившегося неподалеку от казачьего караульного дома.

2

Четыре кровати, стоявшие в моей камере, были особого устройства, совершенно примитивного: каждая из них была в сущности — простая скамья, только пошире обыкновенной скамьи, и на одном конце скамьи было небольшое возвышение, вершка в два — какой-то намек на спинку кровати; это возвышение отнюдь не могло служить опорою для подушки; оно назначалось, должно быть, для лучшего скрепления досок, чтобы они не так легко расползались в стороны. Крестьяне и конвойные казаки (по языку и по всему житейскому обиходу — те же крестьяне) называли такую кровать именем, которое я услышал здесь впервые: тапчан. Каждая камера получила столько тапчанов, сколько в ней было жильцов. Кроме тапчанов каждая камера имела один или два стола и несколько табуретов. Все это из дешевого материала, работы простой, можно сказать — топорной; но к употреблению вполне пригодно.

Кухня тоже имела необходимое обзаведение: котлы, кадушки, ведра и т[ому] п[одобное].

Дрова для отопления камер и для кухонной стряпни были сложены на тюремном дворе большими поленницами; и по мере надобности запас их пополнялся казною. Всею хозяйственною обстановкою тюрьмы заведывал особый чиновник, который назывался официально, если не ошибаюсь, комиссаром.

Съестные припасы, назначенные для нашего содержания, выбранный нами староста получал от этого же чиновника. Мне говорили, что отпускаемый нам паек почти равняется солдатскому и значительно превосходит паек, отпускаемый уголовным арестантом. Главные составные части нашего пайка были (месячный отпуск на одного человека): 1 пуд 32 фунта ржаной муки и 7 фунтов крупы гречневой или ячменной; кроме того, сколько-то соли и немного коровьего масла. Староста оставлял для нашего употребления столько муки, чтобы каждый из нас получил приблизительно полтора фунта печеного хлеба в день; хлебопек был из нас же, получал от нас небольшое жалование, стряпал хлеб в тюремной кухне. Остальную часть муки староста продавал или тому же чиновнику, или кому-нибудь из местных торгующих крестьян; на вырученные деньги закупал мясо для наших обедов (приблизительно пол фунта на человека в день), картофель, капусту, кой-какие мелкие приправы; из этих же денег платил жалованье хлебопеку и повару.

Староста ходил почти ежедневно в Закрайку, изредка в Ака-туй. Иногда он брал с собою повара для более тщательного осмотра покупаемых продуктов, особенно если предполагалось закупить мясо в большем против обыкновенного количестве. Довольно часто старосту сопровождали один или двое из числа заключенных; некоторые шли в деревню так себе, от нечего делать, другие — с целью купить какую-либо нужную вещь. Лично я в Закрайке не был ни разу; в Акатуй ходил изредка в сопровождении двух или трех товарищей, чтобы помыться в бане одного из тамошних домохозяев; баня была небольшая, но довольно опрятная. Когда староста или кто бы ни было из нас шел в Закрайку или в Акатуй, один из дежурных казаков непременно конвоировал нас туда и обратно.

В том году и в тех местах какие стояли цены на ржаную муку, которую нашему старосте приходилось продавать, и на мясо, т[о] е[сть] на главнейший продукт, который ему надо было покупать — этого я не помню[189]. В итоге при тогдашнем соотношении цен казенный паек давал возможность иметь ежедневно для каждого из нас полтора фунта ржаного хлеба и обед, состоявший из супа с порядочным куском мяса весом около половины фунта. Наш обеденный суп поляки называли «крупник», потому что в нем было значительное количество крупы; картофель (изредка вместо картофеля капуста) прибавлялся в очень умеренном количестве; самою обыкновенною вкусовою приправою был лавровый лист, изредка лук. Каждый из нас получал большой ковш этого супа, что составляло приблизительно две тарелки.

Между нами было очень мало таких, которые съедали всю дневную порцию хлеба при обеде. Я делил свою порцию на три части: для утреннего чая, для обеда и для вечернего чая; и очень многие поступали точно также. Проезжая чрез Забайкалье, мы познакомились со вкусом кирпичного чая189. Когда мы заходили в крестьянскую избу, мы часто видели, что хозяйка вынимает ухватом из печи большой чугун, черпает из него ковшом и наливает в стакан или в чашку, или в кружку темно-красный отвар — это и есть отвар кирпичного чая, заготовленный хозяйкою с утра и расходуемый ею в