— Я и есть этот проклятый, даааа, это все я… Как ты и есть тот самый проклятый ублюдок, который запер меня в китайской тюрьме, как ты и есть тот долбаный моральный урод, который заплатил кучу бабла, чтобы меня подстрелили на площади, чтобы приехала полиция и нашла в карманах раненого старшего брата наркоту. — с каждым словом он наступал на Марко, а тот пятился назад с перекошенным лицом, а я стояла и лишь отрицательно качала головой. Я вросла в землю. В крутящуюся под ногами землю, которая раскачивалась с такой силой, что меня начинало тошнить. А от боли ломило каждую кость, каждую клеточку моего тела сводило от адской боли и не отпускало ни на секунду. Никогда в моей жизни мне еще не было настолько больно.

— И ты знал, что мне грозит за наркотики. Ты все рассчитал. Рассчитал, что меня расстреляют или повесят, а ты…ты, бл*дь, увезешь мою женщину, станешь на мое место и заберешь все, что принадлежит мне!

— НЕТ! — заорала так, что запекло горло и заложило уши, колени подогнулись, и я упала, упираясь на руки и чувствуя, что больше не смогу подняться.

— Да! Дааааа! Мать твою, тысячу раз да! Вы…вы оба похоронили меня там. Вы оба предали меня.

Повернулся ко мне и сделал несколько шагов теперь уже в мою сторону. Нет, не наклонился, не поднял меня с земли, а стал рядом, как палач, как инквизитор, который занес надо мной топор и вот-вот опустит на шею.

— Что такое, моя неверная венчаная жена…А? Он разве не сказал тебе, что оставил меня там умирать, что приговорил меня к смерти? Не сказал…мой трусливый и жалкий братец? Ему яиц не хватило признаться? Что не умаляет твоей вины, Юля! Моя долбаная шлюха-жена Юлия.

И швырнул мне в лицо какие-то бумаги. Они неприятно резанули щеки и рассыпались веером вокруг.

— Сотни копий. Я сделал для тебя целую сотню этих копий. Даже здесь он обвел тебя вокруг пальца. Вот оно настоящее свидетельство о венчании. Копия, которая сохранилась в Храме, где ты давала клятву быть моей вечно. Да…запись о венчании вносится в две книги на случай пожара или наводнения. Ты велел одну из них уничтожить, но не знал о существовании второй. Так вот на этой записи, Юлия, стоит твое имя и мое. И на ней ты все еще принадлежишь мне, двоемужница, которую сотню лет назад замуровали бы заживо за разврат и измену.

Дрожащими пальцами подняла одну из бумаг и поднесла к лицу, но рассмотреть не могла. У меня все расплывалось перед глазами. Я ослепла. Я ничего перед собой не видела. Мне хотелось, чтоб он замолчал, и одновременно хотелось, чтобы никогда не прекращал говорить.

— Но как приятно было убедиться, что Сальваторе ди Мартелли подонок и мразота, правда? Получить подтверждение своему ощущению. Своим мыслям о нем. Об этом Пауке. Убедиться в который раз, что он тварь и недостоин любви святой мученицы Юлии, отданной ему на заклание. Зато как избавилась от него и стала счастлива. Обрадовалась, когда он исчез, и можно теперь окрутить его брата. Да?

Он все же склонился надо мной и поднял мое лицо за подбородок.

— Как красиво мы плачем. А по мне плакала? Или обдумывала, как пристроить свою продажную задницу в постель второго ди Мартелли? М? Или он сам пришел и предложил стать его женой? Расскажите, господа предатели, как это было на самом деле? Возможно, чистосердечное признание смягчит наказание. И я пожалею вас. Растопите мое сердце душещипательной правдой.

Сказал пафосно и снова поднялся во весь рост. Я молчала, продолжая смотреть перед собой и судорожно хватать воздух. Мне его катастрофически не хватало, и что-то давило в ребра. Мне было плохо, и в голове сильно шумело.

— Молчите? Тогда я приговорю вас обоих. Ты, Марко ди Мартелли, лишаешься всего, что принадлежало тебе. В уплату долгов твое имущество уже сейчас описывается судебными приставами и выносится из твоего особняка. Но ты не волнуйся, я дам тебе пару сотен долларов на самолет, чтобы улететь как можно дальше… от мести Семьи. Хотя, ты же знаешь, что от нас не уйти, и что за разоренную казну тебя и всю твою семью ждет смерть.

— Сальваааа, — заорал Марко и вдруг упал на колени, пополз на них к своему старшему брату, вызывая у меня приступ тошноты и такой адской гадливости, что от нее сводит скулы. Он прополз возле меня и схватился за ноги Сальвы. — Пощадиии…я…бес попутал меня, зависть, обиды. Я…я не хотел. Пощадиии, я же твой брат, я кровь твоя, плоть твоя.

Он цеплялся за колени Сальваторе, дергал штанины и тряс головой. Его очки упали в траву, и теперь он щурился и казался похожим на насекомое.

— Ты мне больше не брат…ты подлая тварь, которую стыдно называть нашей фамилией, и достоин собачьей смерти… Хотя, о чем это я. Собаки — благородные животные, а ты — вонючий шакал. А ее…ее я приговариваю к смерти вместе с собой. Она же стала твоей женой. В богатстве и бедности, в болезни и здравии. Так что ты можешь взять ее с собой и прятаться с ней вместе.

Пнул Марко ногой, и тот отлетел назад.

— Они убьют меня, Сальвааа, они меня убьют.

«Меня»…Он говорил только о себе. Тяжело дыша, я смотрела на него и понимала, что ощущаю себя оплёванной, вбитой в грязь идиоткой, над которой посмеялись, которая явилась всего лишь трофеем в желании досадить брату, трофеем в желании получить все, что принадлежало Сальваторе. И мне мучительно захотелось вырвать ему сердце, вцепиться ногтями в его впалую грудную клетку и выцарапать то черное месиво, которое перекачивало его кровь вместе с подлостью.

— Но ты можешь все еще спасти свою шкуру… я спрячу тебя, если разведешься с ней, откажешься от нее, отдашь эту шлюху мне и откажешься от Чезаре письменно! Письменно, братец! Письменно! Так и напишешь, что ты больше не считаешь Чезаре ди Мартелли своим сыном.

Это было мгновенно, неожиданно он появился из ниоткуда — мой сын и с рыком набросился на Сальву. Ударил изо всех сил в лицо, опрокидывая навзничь на землю.

— Так это тыыыы! Из-за тебя все! Тыыыыы…наш дом, наши вещи! Все тыыы! — Чезаре орал и бил Сальваторе в лицо, а мне стало страшно, что тот даст сдачи. Один удар, и он просто убьет моего мальчика. Я знала, на что способен Сальва…знала и видела не раз.

— Нееет! — закричала и бросилась между ними, схватила сына за плечи, оттаскивая от Сальвы.

— Уйди, мама, уйди, не мешай! Я заставлю этого подлеца проглотить свои слова, сожрать их, заставлю его…подавиться ими! Что ты сказал о моей маме?! К чему принуждаешь отца?!

Он замахнулся снова, а я повисла у него на руке, не давая ударить, тогда в другой руке Чезаре появился нож, и он изо всех сил замахнулся и тут же выронил его, когда Сальва каким-то ловким приемом выбил оружие и схватился за рукоять ножа, нацелив лезвие в грудь сына.

— Нет! О, Божеее нет! — я зарыдала и теперь впилась в руку Сальвы, сдавила обеими ладонями изо всех сил.

Смех Паука звучал, как какое-то жуткое издевательство, как будто этим смехом он мог вскрыть мне вены. Как будто перерезал им мое горло. Я не могла его слышать…не могла. Мне хотелось умереть прямо сейчас.

— А вот и он…выбор…я могу отдать ему нож, и он вырежет мне сердце, а могу вогнать этот нож ему в грудь… А, Вереск, кого ты выберешь, отвечай! — бросил на меня бешеный взгляд, удерживая Чезаре за шкирку.