- Ага, - кивнул Эдуард.

- Всего двое в больнице, и ни одного на кладбище. Совсеммышей не ловишь.

- Я не мог никого убить так, чтобы Донна не знала, поэтомудля устрашения остальных я малость покалечил тех двоих.

- Дай-ка я угадаю. Один из них, наверное, тот, кто подбилглаз Донне.

- Том, - счастливо улыбнулся Эдуард.

- А второй?

- Этот толкнул Питера и пригрозил сломать ему руку.

Я покачала головой. В салоне стало прохладно, и мурашкипоползли у меня по плечам. А может, и не от холода.

- У этого второго сейчас сломана рука?

- В числе прочего, - ответил Эдуард.

- Эдуард, посмотри на меня.

Он повернулся, глянул на меня холодным синим взглядом.

- Скажи правду: эта семья тебе дорога? Ты готов убить радиних?

- Анита, я готов убить для собственного удовольствия.

Я мотнула головой и придвинулась ближе, так, чтобы хорошорассмотреть его лицо, попытаться заставить его выдать свои секреты.

- Без шуток, Эдуард, скажи мне правду. У тебя с Доннойсерьезно?

- Ты меня уже спрашивала, люблю ли я ее. Я ответил"нет".

Я снова тряхнула головой:

- Черт побери, перестань увиливать от ответа! Я не думаю,что ты ее любишь. Я не думаю, что ты на это способен, но что-то ты чувствуешь.Не знаю, что именно; что-то. Так вот, что ты испытываешь ко всей семье?

Лицо Эдуарда было непроницательным, и я ничего не могла нанем прочесть. Он просто смотрел на меня в упор. Мне хотелось влепить емупощечину, заорать и лупить, пока эта маска не слетит и не обнажится правда. СЭдуардом мне всегда было все ясно, ясно, чего он хочет и что задумал, даже еслибы он задумал меня убивать. Но сейчас я вдруг поняла, что ни в чем не уверена.

- Боже мой, они действительно тебе дороги.

Я обмякла и откинулась на спинку сиденья. Меня не такпоразило бы, если бы у него вдруг выросла вторая голова. В этом ничегонеобычного не было бы.

- Иисус, Мария и Иосиф, Эдуард! Они тебе дороги, все они.

Он отвернулся. Эдуард, холодный стальной убийца, отвернулся.Он не мог или не хотел встретиться со мной взглядом. Включив передачу, онтронул машину с места, и я вынуждена была пристегнуть ремень.

Я дала ему молча выехать со стоянки, но когда мы затормозилиу знака, пережидая поток машин по Ломос, я почувствовала, что должна что-тосказать.

- И что ты собираешься делать?

- Не знаю, - ответил он. - Я не люблю Донну.

- Но?

Он медленно выехал на главную улицу.

- Донна - это кошмар. Она верит в любую ересь "ньюэйдж". Голова у нее варит в смысле бизнеса, но она готова поверить комуугодно. Там, где драка, от нее толку нет. Ты ее сегодня видела. - Он полностьюсосредоточился на дороге, так вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели. -Бекки такая же, как она, - доверчивая, милая, но... жестче, я бы сказал. Детиоба пожестче Донны.

- Поневоле, - сказала я, не сумев скрыть в голосенеодобрения.

- Знаю, знаю. Я знаю Донну, знаю о ней все. Выслушал всеподробности, от колыбели до наших дней.

- И тебе это было скучно слушать?

- Кое-что, - осторожно ответил он.

- Но не все.

- Нет, не все.

- Так ты хочешь сказать, что ты любишь Донну? - вынужденабыла я спросить.

- Нет, этого я сказать не хочу.

Я так всматривалась в его лицо, что даже если бы мы ехали пообратной стороне луны, я бы этого не заметила. В эту секунду только лицоЭдуарда, только голос его что-то значили.

- А что ты хочешь сказать?

- Я хочу сказать, что если слишком долго играть роль, томожно в нее влипнуть, и она становится более реальной, чем было задумано.

Я увидела в его лице нечто такое, чего никогда раньше незамечала: страдание, неуверенность.

- Ты хочешь сказать, что собираешься жениться на Донне?Стать мужем и отцом? Родительские собрания, дворик девять ярдов и так далее?

- Нет, этого я тоже не говорю. Ты знаешь, что я не могу наней жениться. Я не смогу жить с женой и двумя детьми и двадцать четыре часа всутки скрывать, кто я такой. Не настолько я хороший актер.

- Так что же ты все-таки хочешь сказать?

- Хочу сказать... хочу сказать, что где-то, очень глубоко вдуше, мне хотелось бы суметь пойти на такое.

Я разинула рот и вылупилась на Эдуарда. Эдуард, один излучших, если не лучший из наемных убийц всех времен и народов, хотел бы непросто иметь семью, а именно эту вот семью.

Когда я наконец как-то собралась с мыслями, я спросила:

- И что ты собираешься делать?

- Не знаю.

Ничего толком не приходило мне в голову, так что я прибеглак юмору, моему щиту и последнему спасению.

- Только не говори мне, что у них собака и белый штакетник.

Он улыбнулся:

- Штакетника нет, но есть собака. Даже две.

- А что за собаки?

Он снова улыбнулся и повернулся ко мне, чтобы видеть моюреакцию.

- Мальтийские болонки. А зовут их Винни и Пух.

- Блин, Эдуард, ты шутишь!

- Донна хочет, чтобы собаки были на фотографиях помолвки.

Я таращилась на Эдуарда, и мое изумление явно было емуприятно. Он засмеялся.

- Я рад, что ты приехала, Анита, потому что никому во всеммире я не смог бы в этом признаться.

- А ты понимаешь, что твоя личная жизнь теперь сталасложнее, чем моя? - спросила я.

- Я теперь знаю, что я влип, - ответил он.

Мы завершили эту нашу беседу на легкой ноте, на шутке,потому что так было проще. Но Эдуард посвятил меня в свою личную проблему.По-своему он обратился ко мне за помощью. А я, такая как есть, попыталась емупомочь. Я подумала, что загадку убийств и увечий мы в конце концов решим:насилие и смерть - наша профессия. А насчет личных проблем у меня не было икапельки оптимизма.

Эдуарду нет места в мире, где живет женщина с паройигрушечных собак по кличке Винни и Пух. Никогда Эдуард не сможет быть такимпретенциозным. А Донна и сейчас такая. Нет, не выйдет. Просто не может выйти.Но впервые я поняла, что если у Эдуарда нет сердца, которое можно потерять, тоесть желание иметь его, чтобы отдать. Да, только мне вспомнилась сцена из"Волшебника Изумрудного города", когда Элли и Страшила стучат погруди Железного Дровосека и слышат раскаты эха. Жестянщик забыл вставить емусердце. Эдуард свое вырезал много лет назад и куда-то забросил. Это я зналадавно. Я только не знала, что Эдуард жалеет об этой потере. И еще я думаю, чтодо Донны Парнелл он сам об этом понятия не имел.