Екатерина прокралась с черного крыльца и на цыпочкахпобежала по коридорчику в материнскую опочивальню. По всему дому разносилсягромкий, заливистый хохот императора – безудержный, мальчишеский, – и онапорадовалась, что, кажется, ее отсутствие осталось незамеченным, несмотря наопоздание к обеду. Может, мужчины нынче решили посидеть одни, обойтись без дам?Ой, хорошо бы… Матушка, княгиня Прасковья Юрьевна, в этом смысле раньше былапо-старинному строга и ежели шла на уступки супругу, допуская дочерей довольного общения с мужчинами, то только вне дома. На ассамблеях, на балах, наприемах посольских они как бы выпадали из-под ее власти, ну а в родном имениидозволялось только верхом скакать наперегонки, да за ужином присутствовать вмужской компании, да в фанты играть под приглядом матери. Вроде бы невинные,почти детские, приличные забавы, но Екатерина невольно поежилась, вспомнив,как, по отцову дозволению, в прошлый раз затеяли игру в фанты на поцелуи, ивыпало ей с Петром Алексеевичем поцеловаться… губы у него были очень горячие,по-детски влажные и какие-то острые. Поцеловал – точно клюнул. Матушказапротестовала было, но князь так на нее рыкнул, а может быть, потом, в тишисупружеской опочивальни, и приложил крепенько, по праву господина и властелина…Словом, Прасковья Юрьевна перестала осаживать мужа, когда зазывал девок-дочерейк мужскому застолью, все больше отсиживалась у себя в опочивальне, ссылаясь нанездоровье, всецело предоставив Алексею Григорьевичу воплощать в жизнь своидалеко идущие замыслы.

Екатерина осторожно потянула дверь, заглянула вобразовавшуюся щелку, а потом вошла. Комната матери была пуста. Неужели отецвынудил княгиню присутствовать на обеде? Все, пропала Екатерина, теперь никакне отовраться от неумолимых расспросов, где была да что делала, некомуподтвердить, что она сидела здесь несходно… Конечно, никак нельзя былорисковать, убегать нынче на тайное свиданье, но что делать, если до смертихотелось увидаться с Альфредом?!

Позади раздались шаги, и у Екатерины по спине мурашки побежали:она узнала тяжелую поступь отца. Метнулась в комнату, подбежала к кровати вдетском, полуслепом страхе перед родительской яростью. Хотела плюхнуться напостель, сделать вид, что спала, но дверь уже начала приотворяться. Екатеринасудорожно вздохнула, как вдруг кто-то схватил ее за руку и с силой потянул вглубь алькова, за полог. Рядом с ее глазами блеснули чьи-то сочувственныеглаза, взметнулась рука, прижавшая палец к губам, и Екатерина с некоторымтрудом узнала в стоявшей рядом девушке загадочную родственницу, из-за которойнынче разыгралось столько странных событий.

– Дарья Васильевна! – послышался недовольныйголос. – Дитятко, нельзя же так. Я вас по всему дому бегаю ищу. Может, увас в глуши каждый сам себе господин, а у нас тут воля императора – закон, иежели государь желает видеть вас при своем столе…

Полог отлетел в сторону – и перед девушками появился князьДолгорукий. Домашний камзол его был расстегнут, крупное, некогда красивое, атеперь обрюзгшее лицо раскраснелось от избытка выпитого и от злости. Мгновениеон изумленно смотрел на племянницу и дочь, а потом вдруг размахнулся – иотвесил Екатерине такую пощечину, что та покачнулась и упала бы, когда б ее неподдержала Даша.

– За что? – простонала Екатерина. – Чтоприключилось?

– Что приключилось? – с ненавистью прошипелотец. – Я ночей не сплю, недоедаю, недопиваю, думу тяжкую думаю, каксчастье дочери устроить, возвысить ее желаю так, что и не снилось никому, а онаневесть где таскается? Где была? – Он подхватил подол ее платья, накоторый щедро нацеплялись репьи. – Где валялась, по каким кустам? С кем?!Опять с этим своим…

– Со мной, – дерзко перебила его Даша. –Княжна была со мной. Она оказалась так добра, что согласилась погулять со мнойпо саду. Я по деревенской своей дикости и дурости еще робею в вашем доме, никакне могу поверить внезапному повороту своей судьбы, и княжна дала мне времяуспокоиться, в себя прийти. Простите великодушно, дядюшка, ваше сиятельство,ничьей вины тут нет, кроме моей, мне и ответ перед вами держать.

Алексей Григорьевич откровенно оторопел. Даже винясь,девчонка держалась с необычайным достоинством, а гладкая речь ее поразилаискушенного в витийстве князя. Да, да, говаривали, будто этот ВасилийВоронихин, ради которого Софья, сестрица троюродная, свою жизнь поломала, былсловоблуд, каких мало, тем и сбил с толку родовитую красавицу, тем и искусилее. Видать, от отца и набралась Даша умения плести словесные кружева.

– С тобой? – неловко переспросил он. – Ну,коли так… Ладно, коли так. Однако же нет, не ладно! – снова вспылилкнязь. – Государь же ясно сказал, что желает тебя видеть за обедом, нетолько Катьку, но и тебя, а ты вместо этого потащилась по саду шлёндрать.Знаешь, милушка моя, коли желаешь в моем доме жить…

Екатерина стояла вплотную к Даше и почувствовала, как тавздрогнула. Руки ее порывисто сжались, однако голос звучал по-прежнемуспокойно:

– Виновата, дядюшка, что ослушалась вас и государяимператора. Более такого не будет. Однако же вы ошибаетесь, думая, что я хочуоставаться здесь, в Горенках. Единственное мое желание – воротиться как можноскорее домой, устроить все, что нужно, для погребения моих родителей. Здесь жея задержалась лишь волею императора.

«Ну, говорит как пишет!» – враз подумали отец с дочерью,однако если Екатерина восхитилась и образом речи, и твердостью духа новойродственницы, то состояние Алексея Григорьевича можно было назвать как яростнаярастерянность или растерянная ярость. С первой минуты, когда он увидал этогочумазого «Даньку», оказавшегося впоследствии Дарьей, князь испытывал смутноебеспокойство. Чуял некую угрозу. И, как выяснилось, было чего опасаться! Это жеуму непостижимо, что за сеть начала плестись вокруг Долгоруких.