И поняла, что поднимается, что уже достигла середины крон деревьев, что наверху — небо, а приор Эльдор остался стоять на земле.

Может быть, вот так, долететь до Пелены — и туда? Там ведь… такие, как она. Они не причинят зла…

И тут же вспомнила про ошейник. Эльдор не даст ей сбежать, никогда.

А печать снял.

И уже только за это можно было остаться и делать все, что он прикажет.

Деревья остались внизу, и больше Алька старалась туда не смотреть, потому что начинала кружиться голова, а рот наполнялся кислой слюной. Летелось… очень легко. И даже промелькнула мысль о том, что люди так ненавидят крагхов, потому что сами не умеют летать как птицы. Потом Алька решила поменьше думать, а просто делать то, о чем попросили. Она просто летела вверх, и вверх, и вверх, и совершенно не чувствовала холода. А огни в окнах башни медленно приближались, и где-то внутри царапнул страх. Что, если ее заметят? А что, если артефакт в той башне окажется каким-нибудь агрессивным?

Но пути обратно не было.

Алька уже могла рассмотреть даже то, что светилось в окнах: туда как будто отовсюду тянулись золотистые паутинки, тонкие, совершенно невесомые. А у окон они сливались в жгуты, переплетались, свиваясь в сеть, и исчезали внутри. Наверняка это была магия, и Алька изо всех сил старалась облетать их, не задеть крыльями. А потом она осторожно, очень осторожно, затаив дыхание, заглянула в одно из стрельчатых окон.

Приор Эльдор говорил о сложном артефакте, который похож на яйцо.

Наверное, именно к нему должны были тянуться все эти энергетические нити.

Внезапно Алька почувствовала подступающую дурноту. Внутри башни была круглая небольшая комната с чем-то вроде каменного алтаря посередине. Золотистое сияние сливалось туда, спеленывая то, что лежало поверх камня. И светилось так ярко, что невозможно было толком рассмотреть, что же там такое.

Алька сглотнула, пытаясь унять дрожь во всем теле. Ее начинало изрядно трясти по совершенно необъяснимой причине, но она все же решила подлететь с другой стороны, заглянуть в другое окно, куда тянулось меньше нитей.

"Может быть, там рассмотрю".

Облетев башню, она заглянула и в другое окно — и тут словно раскаленным прутом пронзили тело. Алька невольно вскрикнула, перед глазами потемнело. И с каким-то отстраненным спокойствием поняла, что падает, и что сейчас все закончится.

"Нет, нет"

Затрепыхалась, пытаясь работать крыльями.

Но в позвоночнике по-прежнему ворочался раскаленный прут, и каждое движение причиняло такую боль, что даже кричать было невозможно. Только сдавленно хрипеть, едва удерживаясь на зыбкой границе бытия.

Еще несколько секунд падения.

Потом она кое-как замедлилась, а еще спустя мгновение с треском врубилась в дерево. Перед глазами запрыгали искры, острая боль пронзила руку, и все погасло.

* * *

Падая, она закричала.

Но рот оказался плотно зажат мозолистой ладонью, и вокруг была темнота — но уже не холодная, осенняя, а уютная темнота, едва подствеченная лайтером откуда-то сбоку.

Алька с трудом сообразила, что уже не падает, а потом:

— Ш-ш-ш-ш, тихо, гостей перепугаешь.

Она кивнула, давая понять, что все осознает, и Эльдор тут же ее отпустил, отстранился.

Алька поморгала, борясь с головокружением, приподнялась на локте — и тут же, ойкнув, рухнула обратно. Она, оказывается, совершенно голая лежала на кровати приора, а сверху он старательно, по самое горло, укрыл ее тонким шерстяным одеялом.

"Стыд-то какой", — отчаянно думала она, не зная, куда девать глаза и понимая, что уши сделались не то, что красными, а, наверное, уподобились раскаленному железу.

Последнее, что помнилось — это падение, хруст ломаемых веток, боль в правом предплечье. Алька прислушалась к себе. Ничего не болело.

— Ты руку сломала, — разрешил ее сомнения Эльдор.

Он сидел рядом, на краю кровати, и внимательно на нее смотрел.

— Я… — и вот уже и щеки заполыхали.

Он. Нес. Ее. Голой.

Видел голой.

Что можно после всего этого говорить и делать, Алька не знала.

Но приор продолжал вести себя так, словно ничего не произошло.

— Я ее залечил, — негромко пояснил он, — я умею… немного. Как ты себя чувствуешь?

Алька даже нашла в себе силы улыбнуться. Надо же, приор Роутона вдруг заинтересовался состоянием здоровья собственной рабыни.

— Голова кружится, — честно призналась она, глядя снизу вверх на Эльдора.

— Ничего больше не тревожит?

— Нет.

И зарылась поглубже под одеяло, только нос наружу торчал.

Ситуация складывалась весьма пикантная. Голая двуликая в кровати и приор, одни в темной комнате. И он вовсе не торопился уходить, все сидел и смотрел. А потом вдруг протянул руку и что-то вынул из ее волос. Оказалось — длинное синее перо, волнистое, мягкое. Эльдор покрутил его перед глазами и внезапно улыбнулся, и Алька вдруг поняла, что это первый раз, когда она видит его таким… живым, настоящим.

— Синяя, — сказал он и отложил перо на тумбочку, — заберешь потом к себе в комнату.

— С-спасибо, — растерянно прошептала Алька.

Вот это непривычно теплое выражение лица приора, непонятный интерес в глазах — сбивали с толку, заставляли ползти мурашки по пояснице и мерзнуть пятки. Она уставилась на него как кролик на удава, с ужасом ловя себя на крамольной мысли о том, что ей не нравится то, что вокруг поговаривают о повторной женитьбе приора Роутона.

— Что ты видела в башне? — спросил Эльдор, — что там произошло, Алайна? Я понял, что тебе там стало дурно…

И все очарование момента пропало, осыпалось хрупкими иголочками инея в грязь. Алька закрыла глаза и поежилась под одеялом. Увиденное в башне… Его хотелось забыть. Просто никогда не видеть. Потому что все это теперь словно прилипло, пачкая, заставляя стискивать зубы и дышать поглубже, чтоб не стошнило.

— Я пыталась высмотреть артефакт, о котором вы говорили, — запинаясь, начала она, — искала что-то механическое, быть может. Знаете, ведь свет, которым светится башня, не идет из нее…

Приор поднял брови.

— Он идет в нее. Как будто тянется отовсюду. Такими паутинками, знаете… Неровными, они изгибаются волнами, сплетаются в жгуты. И все это сходится к алтарю, приор Эльдор, но на алтаре нет никакого артефакта.

Она увидела, что густые брови Эльдора сошлись на переносице, а ноздри хищно подергиваются, как у собаки, почуявшей дичь.

— Там лежал человек, ниат, — прошептала Алька, — совершенно голый. Плети света обволакивали его и как будто впитывались внутрь. Он лежал как будто мертвый и не шевелился, и еще… у него была брюшина вскрыта, и свет лился и туда, внутренности светились оранжевым.