– Брат Ахмед, – сказала я, – не могли бы вы попросить солдата сзади отвести оружие от моей головы? Я ведь не вооружена. Я не представляю для вас опасности. Меня это пугает.

Ахмед произнес что-то на сомали. Бандит поднял ствол, но не более чем на пару дюймов. Я заметила на запястье у Ахмеда золотые часы. От его протянутой руки исходил слабый запах одеколона. Я пыталась думать стратегически, представить себе, каков будет наш разговор с этим неизвестным полевым командиром, который ждет нас, чтобы обвинить в шпионаже. Как убедить его, что мы не шпионы? Может быть, тогда они возьмут наши вещи и отпустят нас обратно в Могадишо? Могадишо вдруг стал мне мил, точно дом родной. Я уже тосковала по нему. Представив, как этот неведомый командир роется среди наших вещей, я вспомнила о фотоаппаратах. Там десятки, если не сотни, снимков солдат Африканского союза, солдат Переходного правительства, патрулирующих Могадишо. Эти снимки могут создать у него впечатление, что мы на другой стороне священной войны, что мы союзники неверных. Все, что ему потребуется, – это включить фотоаппарат и начать нажимать кнопки.

– Извините? – обратилась я к бандиту, сидящему рядом. – У меня пересохли губы. Можно я возьму крем из сумки?

Он тупо уставился на меня, потом махнул рукой – бери, мол.

Я наклонилась и стала шарить в рюкзаке, делая вид, что ищу бальзам для губ. Мои пальцы нащупали фотоаппарат, потом нужный слот, вынули крохотную карту памяти и сунули в потайной карман в задней стенке рюкзака. Теперь, по крайней мере, они не сразу найдут мои фотографии. Затем я схватила бальзам-карандаш и торжественно вытащила его наружу.

Али отвел глаза в сторону, когда я стала мазать им губы, но я знала, что он подглядывает.

– Сестра, почему ты не боишься?

– Что?

Он задал вопрос, не глядя на меня. Его, казалось, озадачивает мое спокойствие, каким бы напускным оно ни было. Его злит, что я не плачу и не молю о пощаде.

Я задумалась на секунду и громко проговорила:

– Я не боюсь, потому что мой брат Ахмед обещал, что со мной ничего плохого не случится.

Ахмед на переднем сиденье снова говорил по телефону. Я надеялась, что он слышал мои слова. Найджел, сидя по другую руку от Али, пытался совладать с дыханием. Интересно, куда делся его фотоаппарат.

Мимо проехала машина – грузовик, набитый вооруженными молодыми людьми. Я обернулась, чтобы посмотреть им вслед. За все двадцать минут пути мы не видели ни одного человека, ни животного, ни строения.

Али больно ударил меня по руке.

– Не смотри! – взвизгнул он.

Схватил свободный конец моего платка и бросил мне в лицо. В его голосе звучал необъяснимый ужас.

Некоторое время мы ехали молча, потом я снова попробовала заговорить с Ахмедом.

– Брат мой, – сказала я, по-дружески наклоняясь к его затылку, – вам нужны деньги?

Он обернулся. На его лице вдруг появилась широкая улыбка, будто нам в голову одновременно пришла эта мысль, будто мы с ним заодно.

– Ну да, – ответил он. – Может, и так. Возможно, ты права.

Примерно через сорок пять минут езды, частично по мощеной дороге, мы приехали в маленькую деревню – лабиринт, где узкие песчаные улочки вились среди сбившихся в кучу домов за высокими стенами. Машина остановилась у широких ржавых ворот, некогда крашенных голубой краской. Ахмед вышел, достал ключи и отпер ворота. Когда ворота распахнулись, я увидела внутри людей в масках и какие-то постройки. Вокруг была высокая стена. «Мицубиси» из отеля «Шамо» исчез вместе с Абди и двумя другими сомалийцами.

Я взяла рюкзак и вышла, понимая, что с минуты на минуту меня начнут обыскивать. Бандитов в платках было человек десять. У каждого на плече висел автомат. Помимо платка, закрывающего лицо, на них были джинсы и рубашки. Судя по стройности и гибкости их тел, все они были молоды. И они заметно нервничали. Смотрели на нас молча. Наверное, им запретили с нами разговаривать. Один вышел вперед и закрыл за нами ворота.

Если это и была военная база, как говорил Ахмед, то очень маленькая и плохо оснащенная. Тут было приземистое, низкое и вытянутое, как обувная коробка, здание под жестяной крышей и с тремя дверями с каждой стороны. У развесистой акации, протянувшей свои ветви через весь двор, притулился навес из горбыля, где было обустроено что-то вроде кухни. Сарай у ворот, наверное, служил туалетом.

Я обернулась к Ахмеду:

– Можно мне в туалет?

– Конечно, сестра моя, – великодушно разрешил он, указывая на сарай.

Один из солдат сопровождал меня. Я взяла с собой рюкзак, надеясь, что никто не заметит. Крыши в туалете не было. В цементном полу была неглубокая дыра, откуда исходил застоявшийся запах нечистот. Похоже, этим туалетом давно не пользовались. Я поспешно вынула фотоаппарат и включила его, ежась от электронного писка и молясь, чтобы никто не подглядывал в щели по обеим сторонам деревянной двери. Я вынула карту памяти, вставила в слот и щелкнула «удалить все». Так свидетельства нашего пребывания в Могадишо были уничтожены. Напоследок, раз уж выдалась такая возможность, я присела на корточки и отлила.

Когда я вернулась, Али грубо приказал что-то молодому солдату, и тот сбегал и принес пластиковое ведро с водой, чтобы я помыла руки. Затем Али отконвоировал меня в темную комнату в левой части дома, где уже находился Найджел. Он сидел на куске грязного поролона, опершись спиной о замызганную стену, когда-то давно покрашенную в розовый цвет. Воздух в комнате был спертый. Маленькое окно в одной из стен закрывали металлические ставни, на полу валялись обрывки электропровода. Найджел сидел с отрешенным видом и курил.

Али молча указал мне на второй поролоновый коврик у противоположной стены. Я послушно села. Когда он ушел, Найджел поднял на меня глаза. С момента похищения нас ни на секунду не оставляли одних.

– Что будем делать? – спросил он.

– Не знаю.

– Это похищение, верно? Или это называется по-другому?

Я задумалась о разнице между похищением и задержанием. Однажды нас – меня, Энас и оператора-иракца – задержали вооруженные люди, когда мы снимали репортаж в Шадр-Сити. Окружив нашу машину, они заставили нас ехать в штаб своей шиитской партии, где нам устроили допрос о наших политических взглядах, поскольку они заподозрили в нас сторонников суннитов. Мне удалось по телефону связаться со знакомым шиитом, который занимал высокий пост, и примерно через час нас отпустили. Это было страшно, неприятно, но быстро закончилось и больше не повторялось. Как жаль, что сейчас дело обстоит совсем иначе.

Не успела я ничего ответить Найджелу, как снова появился Али. В руке у него был газетный лист. Картинным жестом, словно для того, чтобы подчеркнуть важность своих действий, он сложил лист пополам и скрутил из него тугой конус, отогнул снизу кончик. Затем его длинные пальцы шустро слепили верхнюю кромку. Пепельница-оригами. Он наклонился и положил свое изделие на пол рядом с Найджелом. Мы молча смотрели на него.