Репортеров, что развернули лагерь на газоне перед домом моего отца, велено было игнорировать. А также не обсуждать эту тему с соседями и друзьями. Была надежда, что без притока свежей информации шум вокруг моего похищения быстро утихнет. Чем меньше внимания, сказали агенты, тем лучше. Похитители довольно ушлый народ. Они умеют пользоваться Гуглом. Они читают новости. Они тоже сначала ищут информацию, дабы определить ценность своей добычи. Богат ли мой отец? Работаю ли я в крупной международной компании? Представляю ли я интерес для правительства? Один эмоциональный комментарий моей матери в прессе, дающий понять, что она готова на все, лишь бы я вернулась домой, – и сумма выкупа возрастает на порядок.

Основная мысль, которую полицейские хотели донести до моих родителей, – это то, что они не одни. Команды профессиональных переговорщиков, сменяя друг друга, будут приезжать в Силван-Лейк. Они будут спать на полу на матрасах, мониторить телефонную линию и двадцать четыре часа в сутки оказывать поддержку, пока все не закончится. Вместе они будут убеждать, льстить, обнадеживать наших похитителей, давить на все возможные рычаги, чтобы помочь мне выбраться из Сомали.

История каждого похищения, говорили они, когда-нибудь заканчивается. Это было сказано в виде поддержки. Такова была вторая основная мысль, несущая первые крупицы утешения на пути длиной в несколько месяцев. Мы с Найджелом теперь товар, подлежащий обмену. Бандиты потратились, чтобы поймать нас, и тратят деньги на наше содержание. Они сделали инвестицию, а это значит, мы интересны им живыми. Если они нас убьют, то все потеряют.

Мы с Найджелом, сидя в жестяном сарае, ничего об этом, конечно, не знали. Первые дни и ночи мое настроение менялось от паники до некоего подобия веры, уверенности, что весь этот ужас быстро завершится, стоит только нащупать правильную стратегию в общении с бандитами.

Рано утром на второй день к нам пришли Адам, Али, Яхья и Ахмед и объявили, что у них есть план. Они позвонят нашим родственникам и потребуют выкуп. Сроку дается один день. Если по истечении этого времени они не получат деньги, то нам конец. Они убьют нас.

Я сразу начала возражать.

– У наших родных нет денег, – сказала я. – Они не могут заплатить выкуп. А если бы даже и были, то сегодня воскресенье и все банки закрыты.

Адам был непреклонен.

Когда Найджел поинтересовался, почему они задержали именно нас, он с улыбкой ответил, что правительства наших стран ведут войну против ислама.

– Они плохие люди, ваши правители, – уточнил он словно для того, чтобы мы не принимали это на свой счет. И прибавил, что они не хотят денег от наших родных. – Если ваше правительство заботится о вас, оно найдет деньги на выкуп, – говорил Адам. Я заметила, что у него нет одного из верхних передних зубов.

– А сколько вы хотите? – спросила я.

– Ах! – воскликнул Адам, будто совсем забыл об этом. – Мы пока не решили. – Он окинул нас оценивающим взглядом. – Может, миллион долларов. Может, два.

Мы с Найджелом потрясенно замолчали. Они вышли, и вскоре мы услышали, как отъезжает машина. Мы, кажется, начали понимать структуру власти в этой банде. Адам и Ахмед здесь главари, а Яхья, отставной военный, и Али – их заместители, которые отвечают за солдат, или мальчиков, как мы прозвали малолеток, гоняющих по двору с автоматами. Главари приезжали сюда на «судзуки», а жили где-то еще – может быть, даже в Могадишо. Яхья непосредственно распоряжался мальчиками, отдавал им приказы на сомали, посылал куда-то по ту сторону стены за сладким чаем и спагетти. Возможно, в деревне был рынок.

Али был приставлен к нам. Когда Адама и Ахмеда не было, он то и дело забегал к нам в комнату, злой как черт, чтобы поиздеваться.

– Если ваши правительства вас не выкупят, вы умрете, – сказал он в один из визитов. И провел пальцем по шее – вам, мол, перережут горло. Потом с явным наслаждением шагнул ближе и прибавил: – Ну и как вы себя чувствуете, смертнички? – Голос его был очень высокий, совсем не мужской.

Медленно тянулись минуты. Каждые несколько часов кричал муэдзин, и затем за дверью раздавалось шарканье и бормотание. Найджел лежал ничком на своем коврике и тихо плакал, спрятав лицо в изгиб локтя, словно не мог видеть окружающее. Днем ранее Али выдал нам по большому куску хлопковой ткани. Найджелу достался красный кусок. Он обернул его вокруг талии, как юбку, и носил вместо джинсов, чтобы было не так жарко. Так одевались некоторые мальчики.

Я изнемогала от жары в своем платке и абайе поверх футболки и джинсов, но для меня это была единственная возможная форма одежды. Я должна была оставаться полностью закрытой. Свой кусок ткани – в белых и синих цветочках – я использовала как простынь, покрыв им грязный коврик.

Сомали находится в девяти часовых поясах от канадских Скалистых гор, думала я. Что они сейчас там делают? Спят, может быть? Похитителя позвонят им среди ночи? Я глотала непрошеные слезы. Вокруг высокие стены, враги с оружием и полная неизвестность. Непонятно даже, где мы находимся. Мы тут совершенно беспомощны.

В дверь снова просунулась голова Али.

– Вас убьют через двадцать четыре часа, – напомнил он. – Как вы себя чувствуете? – Али снова провел пальцем по горлу и вдобавок по-змеиному зашипел.

Я пыталась не обращать внимания на его слова. Но что бы он ни говорил, по опыту я знала, что фундаменталисты действительно обезглавливают своих врагов. Однажды в Ираке мы поехали снимать репортаж в пригород Шадр-Сити, где образовалась целая свалка трупов. Туда свозили погибших в столкновениях между суннитами и шиитами и просто сваливали, как мусор. Одно тело привлекло мое внимание. Это был труп мужчины с головой, частично отделенной от тела, и обнаженные шейные позвонки белели на солнце, точно китовый скелет.

Тогда я получила урок, который до сих пор продолжаю усваивать: ты не знаешь, что возможно в жизни, пока не увидишь собственными глазами.

Вместо Али обед нам принесли двое солдат. Они нерешительно топтались в дверях – по-видимому, им хотелось попрактиковаться в английском. Один из них был, в общем, неплох. Его звали Джамал. Он почти не говорил по-английски, но компенсировал это большой тягой к общению.

Он сел на пол, скрестил ноги в бурых слаксах с закатанными по колено штанинами и улыбнулся. Он сказал, что ему восемнадцать лет. У него были длинные тонкие лодыжки, как у жеребенка, узкие плечи, гнущиеся вперед, точно он пытался сбросить часть своего высокого роста, и яркие блестящие глаза. На подбородке пробивалась первая щетина. От него исходил фруктовый запах дешевого одеколона. Я узнала его – он первым из бандитов подскочил к окну машины. Платок, закрывавший лицо, частично съехал, и я видела незабываемо огромные от страха глаза, выдававшие его неопытность.

Его напарник, Абдулла, был более плотно сбит и серьезен. Это он нес нам обед – два пакета с очередной порцией скользких макарон, которые, держа двумя пальцами, сбросил нам в руки, будто опасался, что мы его покусаем.