Я засыпала, уткнувшись в плечо Марка, представляя себе любовника Беатрисс. Каким он должен быть? Нежным, белокурым, инфантильным, нервным, эгоистичным, болезненно ревнивым, способным на убийство? Или брутальным самцом, хамоватым и грубоватым, глуповатым и физически сильным, давящим на хрупкую Беатрисс и способным довести ее до самоубийства под действием угроз? Я, много лет знавшая ее, не смогла ответить себе на этот, казалось бы, простой вопрос.

– Знаешь, – пробормотала я прямо в ухо Марка, – а я ведь была сегодня у Беатрисс… в морге… Она лежит там, такая красивая, ее еще не вскрывали… Марк, мне не верится, что ее уже нет в живых. А ведь я не сказала ей самого главного…

– Белла, хватит болтать, давай спать. – Марк сгреб меня в охапку и прижал к себе так, чтобы я случайно не выскользнула из его рук и не провалилась в очередной кошмар.

– Нет, правда, Марк, я и тебе не сказала, потому что не была уверена… не представляю, как бы она отреагировала, наверное, разволновалась бы…

– Ты о чем, Белла? – Я почувствовала, что он поднял голову, напрягся.

– Я беременна, Марк.

Он с силой схватил меня, как будто я ему только что сказала, что ухожу от него, вцепился в меня мертвой хваткой.

– Больше я не позволю тебе встречаться с этим кретином, – сказал он встревоженным голосом. – Нашел крайнюю… Завтра поедем в Москву, сначала хорошенько поедим где-нибудь, ты у меня и так вон какая худющая, а потом я отвезу тебя домой, и ты никому, слышишь, никому не откроешь дверь. Если бы ты знала, как я ждал этого дня… Я сам встречусь с прокурором, попрошу, чтобы нас оставили в покое. А после свадьбы поедем с тобой отдыхать. Тебе просто необходимо восстановиться. И еще, Белла, может, это покажется тебе кощунственным, но я в какой-то мере даже рад, что твоя Беатрисс исчезла из твоей жизни. Я понимаю, так говорить жестоко, лучше бы она уехала куда-нибудь подальше, не умирала, это конечно… И все равно – от нее были только одни неприятности.

Марк был в своем репертуаре. Не особенно-то церемонился. Хотя в душе, я это отлично знала, он относился к Беатрисс как к сложному ребенку. С нежностью, которую боялся выказать. Поэтому я простила ему эти слова.

Весь следующий день я провела дома одна. Приводила себя в порядок, созванивалась с парикмахершей, маникюршей, словом, как и все молодые женщины, готовилась к свадьбе. Пару раз всплакнула, примеряя платья, к которым приложила свою руку моя покойная подруга, вспомнила многое из нашей с ней веселой студенческой жизни, опять же – Захара…

Беатрисс, не поминай меня лихом там, куда ты мчишься навстречу своему обожаемому Захару. Вы непременно встретитесь. И ты, Захар, прости меня за то, что не доверилась тебе в тот вечер. Знай, я жалею об этом.

Переделав все свои дела, я немного поспала, посмотрела телевизор, словом, промаялась, время от времени наведываясь на кухню и перекусывая на ходу. Время текло медленно, как загустевший мед, и к концу дня я устала от безделья. Марк звонил мне часто, справлялся о моем самочувствии, старался говорить бодрым голосом, но я-то понимала, что у него неприятности – клиент треплет нервы за то, что по вине адвоката было перенесено судебное заседание, от которого наверняка зависело многое в его жизни…

…Часто представляла себе похороны Беатрисс и подумала о том, что если у нее был любовник, то он непременно появится на кладбище… Убийца он или нет – все равно. И может такое случиться, что он не выдержит, бросится к гробу и разрыдается на холодной груди своей возлюбленной… А может, и не придет. Напьется где-нибудь и будет искать утешения в объятиях ласковой шлюхи.

Как ни странно, но меня никто из вражеского лагеря не тревожил – ни следователь, ни Борис Пожаров. Я не верила, что на этом их приставания ко мне закончились, нет, они взяли тайм-аут, вернее, предоставили мне возможность почистить перышки и выйти наконец замуж за Марка, но улететь в Грецию нам вряд ли удастся. Задержат прямо в аэропорту, накинутся и порвут на части. И все это из-за моей ненормальной любви к Беатрисс. За то, что я в своих заблуждениях относительно ее душевных качеств зашла настолько далеко, что потеряла ее из виду и любила лишь внешнюю, роскошную оболочку, не замечая тех перемен, которые происходили в ней и безжалостно превращали ее из красивого, доброго и нежного подростка в эгоистичную, лицемерную, завистливую, расчетливую и лживую женщину.

Ты прости меня, Беатрисс, за эти слова, но это чистая правда. Будь ты другой, разве свела бы меня судьба с веселой надзирательницей? Или отрезала бы я свои густые рыжие волосы?

Не знаю почему, моя дорогая подруга, я вспомнила момент, когда под острыми ножницами Наташи, моей соседки по камере (мастер-парикмахер с международными дипломами, получившая шесть лет за убийство своего сожителя, стригла сокамерниц за блок сигарет и делала маникюр за бутылку пива или палку колбасы; удивительно, кто мог позволить ей пронести ножницы и профессиональный маникюрный набор в камеру, разве что та веселая надзирательница, два раза в месяц пользующаяся услугами Наташи и экономившая при этом немалые деньги, которые тратились на выпивку и дорогие сорочки для своего молодого любовника), волосы мои, тяжелые толстые золотые пряди, с сухим стуком падали на грязный пол камеры, а все мои товарки, наблюдавшие эту сцену, готовы были разрыдаться при этом… Убивали мужей, любовников, соперниц – так не плакали, а вот волос моих им было жалко до слез. Нежные сердца были у моих убийц.

Утром мои волосы уложат в простую, как мы и договаривались с Беатрисс, прическу, подкрутив концы и заправив их за уши, оставив открытым лоб.

Первый день мою голову будет украшать шапочка – произведение искусства, роскошная штучка, от которой я была в восторге и которую постоянно примеряла. На второй день все внимание гостей будет приковано к бриллиантовому колье, подаренному мне Беатрисс. Поэтому и прическа будет простой, да и платье цвета шампанского послужит лишь фоном…

Я вертела в руках голубую коробку с бриллиантами, не в силах поверить, что Беатрисс так расщедрилась. Бедняжка, она уже и не знала, что мне подарить, лишь бы я простила ее. Беатрисс, я забираю назад все те дурные слова о тебе, которые только что сказала в запальчивости. Слава тебе, господи, в тебе не угасло чувство вины…

Перед приходом Марка я смыла с волос бальзам, подсушила их, переоделась и теперь сидела в чистой кухне, залитой светом закатного солнца, и раскладывала пасьянс. Скользя взглядом по нарядно одетым дамам, напыщенным королям и нахальным усатым мальчикам-валетам, я была мысленно с Марком и нашим будущим ребенком. Я была почти счастлива…

Потом позвонил Марк и сказал, что задержится, чтобы я ужинала без него, он приедет не раньше одиннадцати.

Я снова принялась слоняться по квартире. И чем темнее становились окна, чем смуглее блики угасавшего солнца на стенах, тем мне становилось тоскливее на душе, и картинка с мертвой Беатрисс на столе в морге, как застрявший в проекционном аппарате слайд, мерцала зловещим мертвенным светом.