душой. Если хотите, в милиции спросите, участковый подтвердит.

— Посмотрим. Не парься, это моя забота. Я получу аттестат и поеду поступать.

— Куда ты поедешь? Сначала с милицией разберись. А то как бы в другое место не пришлось поехать. Не столь отдалённое.

— Я уже сказал — сегодня иду к Шарипову. Потом в школу за аттестатом. И как только всё решится, еду в Иркутск.

— В Иркутск? — ахнула мать. — Это на какие же деньги, позволь спросить?

— На Федькины. Он их мне на адвоката дал? Ну так вместо адвоката я лучше учиться поеду.

— Никуда ты не поедешь! Тебя нельзя отпускать в город, ты там натворишь дел!

— Предпочитаешь, чтобы я тихо-мирно сидел в тюрьме?

— Саша! Что с тобой случилось? Я тебя вообще не узнаю!

О, знакомые истеричные нотки, сейчас опять рыдать будет.

— Ну чего ты? Я же просто хочу изменить жизнь к лучшему. И твою тоже. Ты прости меня за то, что было раньше. Обещаю, отныне всё будет по-другому.

Всё, поток в три ручья. И мелких нет под рукой, придётся самому. И обнимать, и утешать. Давай, Шарипов, побудь немного приличным сыном и жилеткой для материнских слёз. И ни салфетки, ни бумажных носовых платков. Да и обычных нет.

— Мама, хватит слёзы лить. Каша горит.

О, и всего-то делов. Надо было сразу сказать, и не промок бы. Мать побежала спасать завтрак, а я менять майку.

— Так ты меня познакомишь со своими женихами? — коварно поинтересовался я, чтобы закрепить успех и получил полотенцем по шее. Зато не ревёт.

— Не лезь в дела взрослых! Без тебя разберусь.

— Ну смотри, тебе с этим человеком жить. Туалет я конечно дострою, а остальное могу и не успеть. Тебе бы поменьше работать и отдыхать побольше. И детей одних не оставлять. Они тут творят, что хотят. Вчера Мишка свалился в бочку, воды нахлебался, напугал всех, ревел потом, как медведь, еле успокоил.

Я выдал облегчённую версию вчерашнего происшествия. О том, что пацан утонул бы, не окажись я рядом, говорить не стал. Пусть сама сделает выводы.

— Со спичками играют, не спалили бы чего.

— Ну а ты на что?

— Так я уеду скоро, опять одни останетесь. Я же про вас беспокоюсь.

— А если беспокоишься, так и не езди. Работа есть, не надо никаких институтов, всему обучат.

Так, не хочет маман меня отпускать. Ну мне её разрешение-то не особо требуется, а деньги всё же нужны. Хотя бы на минималках. Не к Савелихе же с дедовым кладом идти. Тем более, с ним пока неясно.

Я обещал подумать и ушёл в комнату — поискать какую-то одёжку поприличней. И паспорт не забыть забрать. Моё барахло предсказуемо было упихнуто в угол, удалось найти рубашку с коротким рукавом и тёмно-синие брюки, почти не испорченные модой. Из школьных перешиты, что ли. Мятое всё. Будем надеяться с дороги не столкнут.

Радио сыграло «Подмосковные вечера». Восемь утра. Бодрый голос объявил гимнастику. После вчерашнего ударного труда всё болело, но пожалуй зарядку сделать надо. Махи руками, активнее, товарищи. Ноги на ширине плеч, выполняем наклоны. Мать один раз заглянула в комнату, покачала головой и вышла. Зато мелкие подтянулись на бодрую музыку и пристроились рядом. Уберите их от меня, а? Это же ржака. Невозможно спокойно наблюдать за их ужимками и старательно высунутым языком брата. Потрепав их по макушкам, ушёл плескаться и порошочком зубы чистить. И в сортир, глаза бы мои его не видели. Надо срочно новый строить. Сходил к стройке, посчитал доски. Ещё нужны.

Пойду-ка я ещё разок гляну на Федькин участок и на непонятный клад в фундаменте. Совершенно точно там что-то лежит, но это не несметные богатства. Может, это монета, которую при закладке положили по традиции? Вообще, монеты под угол первого венца клали и вряд ли золотые, но кто знает, вдруг обычай изменился.

— Саша! Саша, сбегай за хлебом. Хлеба нет совсем.

— Да блин, Таньку отправить нельзя? Тут же рядом?

— Она мне помогает.

— Иду.

Я подхватил пару досок, чтобы видели, что я не просто так околачиваюсь на дядькином участке.

— Сходи, сынок. Она с тётей Катей не поладила, боится теперь.

— Деньги где?

— Как обычно, в буфете лежат.

— Тут только мелочь какая-то.

— А тебе сколько надо? Трёшку? На булку должно хватить.

Ах да. У нас же развитой социализм, тут и копейки есть. И булка хлеба двадцать четыре копейки стоит. У меня аж тридцать одна, ещё на сдобу хватит. Почему-то жутко захотелось купить на эти копейки что-нибудь ещё. Вспомнить счастливые времена, когда за сданные бутылки нам по двенадцать, а позже и двадцать копеек давали. И мы их ходили собирать по деревне и на свалку, потом отмачивали в оцинкованной ванне и мыли ёршиком. Ящик наберёшь — четыре рубля в кармане. Настоящий богач, хоть булку, хоть лимонад, монпансье или маленькую шоколадку. Пистонов прикупить или положить в копилку. Я так на фотоаппарат «Смена» накопил.

А если не намыл бутылок, то можно в орлянку выиграть. Иной раз копейку нашёл на улице, а выиграл за десять минут рубль. Бывало и наоборот, конечно, но азарт от проигрышей никуда не девался.

Оделся, мать успела погладить рубашку с брюками. А на ноги что, не кирзачи же. По любому должна быть какая-то летняя обувь.

— Мам, ты куда мою обувь девала?

— Ой, сынок, нацепи боты, да сбегай, наряжаешься как на праздник. Рубашку я тебе для милиции приготовила, футболку бы накинул.

— Они все мятые. Так обувь где?

— Кеды в кладовке валяются, найдёшь-нет? Только они грязные, ты их как бросил, так и лежат.

Кладовка, это у нас на веранде, я вчера мельком заглядывал. Крупы в мешках, деревянный ларь с мукой, консервы на полках. И барахло конечно, куда без него. Зимняя одежда, обувь, шкуры оленьи. Кеды валялись под лавкой, подошвы в засохшей грязи. Пришлось идти на улицу, хлопать друг об дружку.

До хлебного оказалось минуты три ходьбы неспешным шагом, пришёл к закрытым дверям. Ну какого хрена! За мной тут же подошла бабка с авоськой, заняла очередь, неодобрительно глядя на опередившего её юнца. Значит, сейчас откроется.

— Подскажите, сколько времени? — спросил я.

Надо часами будет обзавестись. При наличии мобильных они превратились в модный аксессуар и показатель статуса, а теперь снова стали насущной необходимостью.

—