— Что надо, — раздался голос этой стервы и мне тотчас же захотелось размазать дрянь по стенке. Но я дал себе слово сдерживаться, потому что одну хорошую вещь она все-таки сделала — родила Артема.

— Открывай, поговорим.

— Не о чем нам разговаривать, уходите, или полицию вызову, — она нарывалась однозначно, напрашивалась на то, чтобы я вышиб к хренам дверь и разнес ее жилище, ее не трону, так хоть пар спущу. Потому что с каждой секундой кровь в жилах закипала, а отметка неумолимо приближалась к ста градусам.

— Лина, либо ты сейчас открываешь дверь, либо я звоню пацанам, и мы нахрен ее выбиваем, а потом, когда я до тебя доберусь…

Договорить я не успел, щелкнула щеколда и дверь открылась. На пороге стояла Лина, скрестив на груди руки, и смотрела на меня в упор. Я не церемонился, толкнул ее грубо и вошел в квартиру, следом за мной и Борзый.

— Что ты себе позволяешь? — заверещала бывшая.

— Че ты орешь, как потерпевшая? — я схватил ее и потащил в сторону кухни, что просматривалась из прихожей. О том, чтобы разуться даже не помыслил, ничего, не сломается, уберет потом следы нашего присутствия. Пока находился в прихожей, успел осмотреться. На вешалке весела мужская куртка, на подставке для обуви я обнаружил мужские ботинки. Жила эта тварь с мужиком, что ж, сочувствую. Ему.

— Отпусти меня, ты мне больно делаешь, — зашипела кошка дранная, когда я втащил ее в кухню, настолько грубо и бесцеремонно, что не заметил дверной косяк, в который она врезалась плечом. И вот ни хрена мне не жаль было, убил бы суку, да руки об эту шваль марать не хотелось. И Артему она все-таки мать, пусть и непутевая.

— Ты скажи, бля, спасибо, что жива до сих пор, — выплюнул гадине в лицо и толкнул на стул. — Ты, сука такая, на что рассчитывала? Нахрена все это затеяла? Тебе же ребенок нахер не нужен.

— Я люблю своего сына, я пришла попросить помощи, а ты отобрал его и вышвырнул меня.

Ну надо же, эта мразь еще и актрису включила, да выходило из ряда вон плохо. Тоже мне, звезда Голливуда. Овца дранная. И что я только в ней нашел тогда? Голову вскружила стерва, я же к ее ногам мир готов был положить. Нет, я понимаю, что жизнь с калекой — так себе перспектива. Я бы и не настаивал, не подонок ведь. Но можно же было по-человечески объясниться, а не деру давать с моими бабками. Сам, конечно, дурак, предоставил ей доступ ко всему, что у меня было на случай, если со мной что-то случится. Жизнь у нас тогда неспокойная была.

— Ты, тварь, никого и никогда кроме себя не любила. Ты из меня идиота-то не делай, я, по-твоему, слепой? Не видел, в каком состоянии был мой сын?

— Я… у меня не было денег, я делала для него все, что могла.

У нее даже правдоподобно получалось играть отчаявшуюся мать, если бы я не знал, как оно было на самом деле. Если бы не видел затравленного сына, его неуверенного поведения, опаски во взгляде. Если бы он не спрашивал каждый раз, когда хотел есть и не боялся бы притронуться к еде, пока ему не позволят это сделать. Если бы он не сидел на кухне в самую рань, дожидаясь, пока проснуться взрослые, чтобы поесть, потому что сам попросить боялся, опасаясь нарваться на гнев старших. Это все не игра, не способен четырёхлетний пацан на такое, а вот взрослая прошаренная стерва способна на многое.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Пасть свою заткни, пока я не нарушил свое же обещание и не размазал тебя по стенке, — рявкнул на нее не сдержавшись. Она поутихла, вжала голову в плечи и взглянула на меня затравленным взглядом. Невинная овца, мать ее, ни дать, ни взять.

Тима все это время стоял в стороне у стены и буравил мою бывшую взглядом. И будь его воля, он бы ее придушил прямо здесь, на месте, а потом бы прикопал где-нибудь так, чтобы ни одна собака не нашла. Я молча протянул руку другу, жестом указывая на папку с документами в его руках. Он молча мне ее передал, и я швырнул документы на стол перед носом бывшей. Та, хоть и стерва, но не дура, быстро поняла, что к чему, открыла папку и пробежалась по содержимому взглядом.

— Я не буду…

— Ты подпишешь. Признаешь меня отцом. Меня и без тебя признают, у меня есть тест ДНК и столько бабла, что тебе и не снилось, я ни то, что одного мента, я, сука, целый отдел могу купить, и опеку тоже, и вообще нахрен все, что мне будет надо, ты поняла меня, тварь? — я схватил ее за подбородок, больно его сжимая.

— Ты…

— Подписывай и скажи «спасибо», что я тебя родительских прав не лишил. Но лишу, если хоть на секунду, если хотя бы подумаешь о том, чтобы подойти к сыну. А потом я тебя прикончу, а сыну скажу, что пропала без вести, он поймет, со временем, потому что нахрен ему такая, как ты не сдалась. Подписывай, пока я еще добрый. Я ведь и злым быть могу, отдам тебя пацанам, пустят по кругу, а когда они с тобой закончат, ты все равно подпишешь, если от тебя еще что-то останется. Шустрей давай.

— Ты подонок, понял, ты заплатишь.

Она шипела, просверливала меня взглядом, но все равно поставила размашистую подпись на документах.

— И заявление из ментовки заберешь, иначе я и тебя, и мента твоего подвешу, — я собрал документы. Лина молчала, только смотрела на меня, не отводя взгляда. И было в нем что-то, что-то помимо ненависти и негодования, словно какой-то едва уловимый отголосок триумфа.

— И что, не дашь мне его даже увидеть? Я его мать!

— Сука ты подзаборная. А мать у него уже есть.

— Шлюшка твоя? Что, нормальные бабы уже не дают, только шалавы малолетние?

Я сделал шаг к ней и уже практически схватил Лину за горло, потому что никто не смеет оскорблять мою девочку, мою Миру, но Тима вовремя перехватил мою руку и оттянул меня назад, иначе, видит Бог, я бы убил эту тварь.

— Все, пошли, нам здесь больше делать нечего, — он забрал со стола документы и подтолкнул меня к двери. — Заявление, чтобы сегодня же забрала, иначе я тебя выпотрошу, — пригрозил напоследок Лине, и все так же толкая меня к выходу, направился следом за мной.

Хорошо, хорошо, что он был со мной, потому что держать себя в руках оказалось в разы сложнее, чем я себе предполагал. Нутро кричало, что это еще не все, интуиция во всю верещала, что от этой твари жди еще беды, но я старался об этом не думать, эта дешевая шлюха не могла мне навредить. Она лишь надеялась с меня поиметь чего, да не вышло, обосралась. Теперь вот овцу невинную включила, мать заботливую. Но я знал, уверен был, что нахер ей Артем не сдался, и она с облегчением выдохнула, когда избавилась от обузы в лице нежеланного ребенка.