Борисоглебский – престарелым бабником.

Травников – карьеристом-любовником, который ради грантов и зарубежных поездок ублажал одновременно и заведующую кафедрой, и собственную жену, которой оказалась сотрудница соседней кафедры.

Когда-то во времена эвакуации в городе пару лет жил и работал в местном педагогическом институте один из учеников самого Бодуэна де Куртене, о нем Ухтомская тоже была не самого высокого мнения. Однако ввиду уважения к научным заслугам – его стараниями в университете была открыта лаборатория экспериментальной фонетики – охарактеризовала более мягко. «Если бы этот ученик де Куртене жил в Испании, то про него говорили бы, что он в вечной калентуре».

Под звучным названием испанской лихорадки подразумевалось обыкновенное похмелье: серое, безрадостное и стабильное, как среднестатистический зимний российский пейзаж.

– Ладно, – прервала ее наконец Виктория, потому что на фотографии оставалось еще человек пятнадцать, а картина уже приблизительно была ясна. – Сколько человек за старую заведующую?

Вера аккуратно поводила пальцем по фотографии: пятнадцать человек железно, человек пять – колеблющиеся.

– Кто за вас?

Вера вздохнула.

– Трудно сказать, все боятся потерять свое место. Куда еще в нашем городе кандидатам филологических наук податься? Точно могу сказать про троих своих подруг.

– Ну, трое – уже неплохо! – улыбнулась Виктория. – Тогда встречаемся с вами и вашими троими завтра в холле моей гостиницы «Гранд Ставро». Там есть конференц-зал с компьютерным классом, как раз будет возможность обсудить стратегию поиска. По поводу занятий не беспокойтесь, спокойно отменяйте. Есть официальное распоряжение.

– Вы живете в «Гранд Ставро»? – удивилась почему-то Вера и вдруг наконец заметила, что у меня на коленях сидит кот. – Ой! Какой! Чернавка!

– Ну мне эту гостиницу назвали, а что? – насторожилась Вика.

Вера пожала плечами:

– Боюсь, вас туда не пустят с котом, с таким холесим умненьким мальчиком-котиком… Холесим, да?

Она еще немного посюсюкала, почесала за ушком и наконец, попрощавшись, пошла к выходу:

– Кстати, если будут проблемы, то могу забрать кота к себе, – крикнула она через весь зал.

– Ни в коем случае! Мы его взяли с собой в качестве живой консервы, чтобы было чем питаться тут, в вашей глуши, – ответил я.

Ухтомская рассмеялась.

Исследователи древней истории человечества утверждают, что во времена палеолита каждый третий наш предок погибал в драке с соседями, борясь за ресурсы и территорию. Казалось бы, территории-то: – бери не хочу, население Земли в сравнении с современным было крошечное, но вот поди ж ты, дрались, да так, что за эти два с половиной миллиона палеолитических лет навалили столько трупов, сколько во все последующие мировые войны не получилось. А палеолит, на минуточку: девяносто девять процентов всей человеческой истории. Ну и что вы хотите от нас теперь? При такой-то дрянной генетике? Вот так и лупим друг друга, что есть мочи, делим территории.

С другой стороны, от ученых дам на кафедре ожидаешь все-таки немного другого поведения. Как ни крути, если посмотреть на историю Нового времени и гомо сапиенса, то тут есть интересная тенденция, связанная как раз с развитием письменности. Все мы знаем, что времена, когда жила Клеопатра, ближе к моменту высадки первого человека на Луну, чем к моменту постройки пирамиды в Гизе. А кто-нибудь задумывался, что послужило толчком к ускорению истории? К тому, что мы стали ее ощущать, видеть, чувствовать, осязать? Появление письменности – говорят историки. Как бы не так! При строительстве пирамид в Гизе письменность уже существовала, но ничего особо не менялось, потому что настоящим толчком стал не сам факт наличия письменности, а ее массовое распространение, увеличение количества грамотных людей. То, что как раз и происходит ближе ко временам Клеопатры, Марка Антония и Юлия Цезаря. Ускоряется информационный обмен, в том числе из-за увеличения количества учителей-словесников, обучавших маленьких мальчиков (девочкам роскошь массового образования открылась позже) корябать заостренным стилосом на покрытой воском дощечке. Вслед за информационным обменом увеличивается и скорость цивилизационных процессов. Кстати, стоило в Средние века упасть уровню общей грамотности, и все снова замедлилось, вплоть до старика Гуттенберга.

И вот парадокс: гуманитарии мощным атлантским плечом толкнули когда-то цивилизацию, словно машину с севшим аккумулятором, мы полетели в космос, научились продлевать жизнь более чем в два раза, искусственно размножаться, но при этом отношения между людьми, и в том числе на отдельно взятых гуманитарных кафедрах до сих пор напоминают скорее о палеолите, чем о полетах к звездам.

Виктория тоже пребывала от общения с Верой Ухтомской в легком шоке.

– С таким уровнем конфликтности Ухтомская, конечно, вряд ли сможет стать заведующей, во всяком случае, если и станет, то ненадолго. А вот в качестве движущей силы революции она очень даже хороша, – размышляла Вика, пока мы ожидали такси.

– Ты собралась делать на кафедре революцию?

– Не то чтобы…

СМС оповестило о том, что такси на месте.

– «Гранд Ставро»? – весело поинтересовался таксист. – С котом?

– Можно, можно с котами. – Виктория прыгнула на заднее сиденье, водрузив на колени переноску, а я впихнул наши немногочисленные вещи в багажник и тоже сел сзади с другой двери.

– А зачем тебе эта Ухтомская? Может, проще было бы с действующей заведующей договориться? – задал я самый очевидный в этой ситуации вопрос.

Виктория вздохнула.

– Сомневаюсь. Ларькова всячески отбояривалась от дела маньяка не для того, чтобы сдаться, пусть даже и под напором Следственного комитета. Ты же понял, что у них там борьба за власть. Ларькова прекрасно знает: тот, кто окажет реальную помощь следствию, станет в университете чуть ли не национальным героем. Этого она никак не может допустить. Сама же Ларькова со своими клевретами, видимо, не очень верит в то, что способна оказать следствию какую-то помощь. Но при этом за свое место бороться она будет всеми доступными средствами. Ты же видел эти магнолии – цветы, нуждающиеся в каждодневном уходе. Такие заводят только домоседки, уверенные в том, что будут неотлучно при своих растениях. Ну или совсем безответственные. Второе не про Ларькову. Значит, дама ассоциирует кафедру со своим вторым домом. Ее кафедра, ее крепость. И она собралась обороняться.

Несмотря на эти цветочные улики, мне было странно слышать, что ко всему и вся настроенная скептически Виктория вдруг так запросто поверила Ухтомской. Заведующая у них, может, и с придурью, но в то, что поголовно вся кафедра профнепригодна, верилось с трудом.