Тоннио,

Уже конец октября, мой дорогой. Леса полыхают красным и золотым. Я срезала красивые ветки со всеми оттенками желтого и самые красные листья, которые только существуют в Америке.

Я в Longshore Club, ты знаешь мой клуб, ты ведь его помнишь, любовь моя? Недалеко от Кампо Бич, где мы жили два лета назад[271].

Осень так хороша, когда светит солнышко. Я дохожу до пляжа нашего дома, сажусь там, думаю о тебе, о нас, о войне. Залив грустный, прилив всегда низкий. Вчера я нашла двух больших крабов (horseshoes), мечехвоста и мечехвостку, ты таких видел? Месье мечехвост обнял свою женушку. Я воспользовалась этим и поймала, приподняла с помощью палочек и посадила в маленькую лодку, чтобы сидели там, высохли, и я забрала бы их в Нью-Йорк. В лодке я ими залюбовалась. Я перевернула их на спину, чтобы не сбежали. Мелкая Мадам оказалась проворнее Большого Мужа, она быстро перевернулась обратно, и я стала смотреть, как она выберется из лодки. Но нет, она побежала помогать мужу. А он так сердился, лежа на спине, что стал ее царапать. Но она добрая. В конце концов, он сумел за нее зацепиться, перевернулся и встал на ноги… Вот тогда она стала пытаться выбраться. Я накренила лодку к песку, помогла им и сказала: «Бегите, друзья крабы. И скажите всем друзьям мечехвостам, что я всегда помогаю нежным и добрым влюбленным. Не забудьте услугу, какую я вам оказала, и если мой Тоннио или я окажемся в незавидном положении, помогите нам». Я думаю, они меня поняли.

И я вернулась в свой маленький деревянный домик писать тебе письмо. Я живу здесь, потому что еда в клубе очень дорогая. А сюда я могу приглашать друзей. Рушо и Шифрин приезжали на выходные и привезли много дров для камина. Рушо любит тебя, как брат! Я ему бесконечно благодарна. Я часто рассказываю ему о тебе. И когда мне грустно, он так по-доброму, с такой деликатностью поднимает мне настроение. Когда вышла твоя книжечка «Письмо к заложнику», он размахивал ею и кричал: «Какая книга! Какой писатель!» А потом, когда они были с Шифриным, сказал: «Вот увидишь, Шифрин, через сто лет, через двести будут читать Сент-Экса наравне с лучшими классиками». Он сказал, с какими, но я уже забыла. Я готовила, накрывала на стол, поджаривала хлеб. И забыла. Ты же меня простишь, мой муж? Он сказал: через двести лет на улицах будут драться за одну фразу Сент-Экса.

И мне стало легче дышать. Они мне помогают жить, ждать тебя, ждать нашего конца, конца двух скелетиков на ножках… Тебе дан дар света, дорогой. И ты будешь светить им миру, бедным людям.

(Нью-Йорк, октябрь 1943)

Прекращаю писать – неожиданная удача. Кто-то уезжает и отправит тебе мои слова и маленький чемоданчик, полный подарков:

Мои швейцарские часы, они держат завод неделю. Чемодан не ломай и не теряй.

Книги, которые ты просил, и еще один толстый том, может, он покажется тебе интересным.

Дорогой, я люблю вас, как жизненную красоту, больше самой себя. Без тебя я больше ничего не хочу.

Береги себя для меня, для нас.

Мы будем счастливыми маленькими старичками, как Метерлинк[272].

До свидания, любовь моя, до свидания. Как же я рада, мой муж, мой нежный супруг, отправить вам письмецо вместе с моей душой. Ваша жена

КОНСУЭЛО

124. Консуэло – Антуану

(Уэстпорт, конец октября 1943)

Тоннио,

Вчера я писала вам целый день. А ты, может быть, никогда не получишь моего письма. Дорогой, мне так плохо, потому что тебя нет! Я хотела быть очень мужественной и не жаловаться тебе, но мне так плохо, любимый. Ты найдешь скелетик (не знаю, может, правильно «скилетик». А ты знаешь?) Когда я ложусь, долго-долго поговорив с тобой о нас, о жизни, я вдруг понимаю, что ты далеко, так далеко, на другом конце земли. Почему время не остановится? Уже почти зима. Я цепляюсь за последние листья на деревьях в Уэстпорте. Октябрьские холодные ночи уносят все, и мои надежды тоже. Господи, пошли мне мужество, спокойствие, терпение. Может быть, всю жизнь я буду сидеть под деревом, снова появятся листья, потом упадут и снова… Когда вы закрываете глаза, моя любовь, я впадаю в безнадежность. Простите, что я говорю об этом. Не пренебрегайте мной! Знаете, во что я играю, чтобы успокоиться, чтобы утешиться? Я нашла несколько валиков диктофона с записью твоего голоса, письма читателям, отрывки книг, и я слушаю твой голос[273]. Ты так хорошо диктуешь, говоришь, мне кажется, что ты спрятался там внутри… Мадемуазель Бушю, она немного не в себе, приходит иногда ко мне и спрашивает: «Когда вернется месье? Скажите ему, что у меня нет другой работы. Что я буду очень обязательной, когда он вернется». Я выслушиваю ее и угощаю супом. Это мой конек – суп, который никогда не кончается. Через день я прибавляю травы, мясо, овощи, и суп продолжается, и он вкусный. Иногда я забываю его на огне. И тогда он становится густым-прегустым – ну и что? Я жую его, как хлеб. Хочешь моего супа? Сегодня он вкусный, а вчера я не выходила из дома, писала мужу письмо, он у меня на войне.

Мне лучше, когда я сижу дома, без мужа я не знаю, куда мне идти, с кем видеться. В общем, я думаю о нем и ничего другого делать не умею, боюсь одного, вдруг меня напугают… закричат, что надо куда-то бежать, помешают мне мечтать о нем. Это правда, Папусь. У меня в голове мы с вами так близко-близко. Может быть, так нельзя? Может, я тронулась немного от нескончаемого ожидания. Но когда я получаю от тебя письмо, наступает великий праздник. Я звоню Рушо, он всегда у себя в обувном магазине, и мне кажется, что он рад так же, как я, и это мой запас счастья на те грустные дни, которые настанут потом. Он говорит мне: «Дурочка, муж найдет к тебе обратную дорогу. Он тебя любит, я знаю, не горюй из-за всяких блондинок, он знает, что ты любишь его на всю жизнь»[274]. И я люблю слушать седого, в очках Рушо, когда он так меня утешает. Он славный человек, он добрый, а славных людей очень мало! Я могу рассказывать ему часами о тебе, о нашей любви, как я тебя люблю! И он так добр к нашей любви, я рада, что у меня есть такой друг. И как только у него появляется возможность отправить тебе письмо, он летит ко мне, чтобы его взять… И я ему верю… немного… что, если на Новый год? Но другие говорят: нет, что еще все зима. И я не знаю, что делать!

Я тебе говорила, любовь моя, что я, наконец, получила обратную визу – разрешение вернуться в Соединенные Штаты – ее очень трудно получить. Я хлопотала, начиная с апреля. И вот, дорогой, и вот, Месье мой навсегда, хочу ли я ею воспользоваться? Думаю, что нет, если только ты опять не задержишься с приездом. Нью-Йорк меня убивает, мне хочется говорить по-испански, увидеться со своими. Моя бедная мамочка, ей уже столько лет! Она пишет мне каждую неделю после твоего отъезда, хочет меня утешить, дает советы. Впервые в жизни она относится ко мне всерьез – у меня муж на войне, – и она вспоминает своего мужа полковника[275]… Меня это